Книга Шолохов - Валентин Осипов

Шолохов сердится не на шутку: «Далеко шагает мистер Солсбери, ведомый своей злой, но неумной фантазией, да и дорожку для сенсаций и заработка выбрал он грязную и нечестную… Что мистеру Солсбери до того, что сообщаемое им выглядит явной нелепицей!» Он иронизирует над оплошавшим противником: «Где он видел такую тюрьму, в которой заключенные расхаживали бы с пистолетами и сами чинили бы над собой суд и расправу?»

Но не ради выявления глупости, ясное дело, весь этот огнедышащий ответ. Что же заставило Шолохова опровергать статью или кто? В сущности, прав американец. Проницательно догадывался о том, что вторая книга романа долгие годы — от времен сталинских — не отдавалась в печать по политическим причинам, что главные герои погибают не по прихоти автора, что Шолохов нацелил свою «Поднятую целину» против тех, кто и прежде, и ныне обрекал сельское хозяйство то на долгодействующее прозябание, то на прямые провалы и мало поощрял терпеливого советского крестьянина работать лучше.

«Не слишком ли мы терпимы?..»

Шолохов и Хрущев… То на расстоянии, то рядом, то в споре, то в союзничестве.

…Хрущев. Он и после поездки в Америку не забывал писателя. В Швеции, на приеме в честь главы советской державы, к нему подошла министр культуры:

— Господин Хрущев, хотела бы с вами посоветоваться. Предстоит обсуждение кандидатур на присуждение Нобелевских премий. Обсуждаются кандидатуры и от СССР. Какую кандидатуру следует поддержать по вашему мнению?

— Фамилии, которые, вы мне назвали, это не те, которые в качестве премированных нашли бы широкий резонанс в нашей стране. У нас есть писатели, которые воспринимаются с глубоким уважением широкими кругами советской общественности, и она почувствовала бы удовлетворение от присуждения именно им Нобелевской премии.

— Кого бы вы назвали?

— Михаила Александровича Шолохова. Если уж выбирать среди наших писателей, то Нобелевская премия, присужденная Шолохову, была бы наиболее приемлемой для нашей общественности.

…Шолохов. Чем он отвечал Хрущеву? Явно придерживался в отношении к нему старинной мудрости: худого не хвали, а хорошего не кори.

Он, к примеру, всем сердцем принял то, что пошло от Хрущева как новое понятие для страны — «реабилитация»! Это слово зазвучало для сотен тысяч словно скрежет разрываемой колючей проволоки.

Речь писателя в этом, 1961 году на XXII партсъезде… Это попытка помощи новой партвласти избавляться от того, что именуется культом личности. Высказал то, что никто до него не рисковал сказать столь жестко и прямо: «Не слишком ли мы терпимы к тем, на чьей совести тысячи погибших верных сынов Родины и партии, тысячи загубленных жизней их близких?» В этой же речи смелая критика министра культуры и одновременно члена Президиума ЦК — за продолжающиеся «валовые» оценки творческих достижений. Проявил недовольство этим еще при Сталине, на XVII съезде.

В это же время начинил новую книгу «Целины» взрывчатой темой для Хрущева и его кадров на местах. Один из персонажей обрушился на Давыдова за партийные порядки — но ведь они прижились на все советское время едва ли не по всей стране:

«— Ты норовишь перед районным начальством выслужиться, районное — перед краевым, а мы за вас расплачивайся… А ты думаешь, народ слепой? Он видит, да куда же от вас, таких службистых, денешься! Тебя, к примеру, да и таких других, как ты, мы сместить с должности не можем? Нет! Вот вы и вытворяете, что вам на ум взбредет…» (Кн. 2, гл. XIII).

По стране пошла гулять в разговорах и такая шолоховская «колючка»: «В коммунизм спешим!» Этим откликнулся на затею Хрущева ликвидировать домашнюю скотину — дескать, колхозы должны взять на себя снабжение своих колхозников молоком и мясом.

…Заботы о литературе тем более не уходят из внимания Шолохова. Его беспокоит, что не во всех странах знакомы с новой волной советских писателей. Пришла мысль попросить у Хрущева разрешения съездить в Скандинавию: «Мне бы хотелось по согласованию с руководством Союза советских писателей захватить с собой несколько хороших книг молодых наших писателей и рекомендовать их к изданию… К моему мнению скандинавские издатели прислушиваются… Я буду просто по-товарищески счастлив…»

Ради этого замысла готов поступиться своими интересами. Узнал, что один шведский издатель заинтересовался его рассказами. Но отказал: «„Донские рассказы“, нечего греха таить, — слабенькая, ученическая книга, и я не вижу разумных оснований со стороны Гидлунга отказываться от издания более зрелых книг теперешних молодых советских писателей».

…Уж сколько лет Сталин в мавзолее, но тем, кто в лагерях, не сразу выпала дорога на свободу. И семьи «врагов народа» всё бедствуют.

Шолохов взвалил на себя участь ходатая. Еще до съезда, который провозгласил возможность оправдания незаслуженно репрессированных, его видят в ЦК, Комитете партконтроля и Главной прокуратуре. Каждый день не без вчерашнего.

Иван Клейменов. Добился восстановления его доброго имени. Однако же и не догадывался, что, ускорив правовую реабилитацию руководителя Реактивного института, ускорял политическую реабилитацию его былых сотрудников С. П. Королева и В. П. Грушко. Да и оба великих ученых едва ли знали, кто к их судьбе причастен. Королев, к примеру, пытается вступить в партию, а какой-то «бдительный» парткомовец произносит речь, в коей утверждает: вас освободили, но не реабилитировали. Вот как аукнулось даже после смерти Сталина несправедливое осуждение.

Иван Макарьев, критик. Фамилия Шолохова внесена в письмо 1955 года от Фадеева в прокуратуру с просьбой о реабилитации.

Асланбек Шерипов, национальный герой чеченского народа. Шолохов пишет письмо Микояну — просит поддержать идею установки памятника. Это много значило для самосознания народа, который столько лет пребывал в изгнании.

Генерал Михаил Лукин. Дважды жертва: с октября 1941 года по май 1945 года его в плену немцы обрабатывали, затем после освобождения свои взялись. Шолохов явился к главному военному прокурору и в присутствии его заместителя объявил о цели своего визита:

— Буду хлопотать за генерала Лукина да за некоторых других. Вы, наверное, знаете, кто такой Лукин?

Они пожали плечами — дел тьма-тьмущая, всех-де не упомнить.

— Это, — стал пояснять писатель, — бывший командующий сначала 16-й, а потом 19-й армией. Действовали эти армии на Смоленском направлении в самое наисложнейшее время. Фашисты рвались к Москве. Потрепанные войска Лукина создали прочный заслон врагу. Я в то время с Фадеевым и Петровым был на этом направлении как корреспондент «Красной звезды». О Лукине все в один голос говорили нам: стойкий, мужественный, опытный генерал. Так же отзывались о нем Жуков и Конев. В плен захватили Лукина тяжело раненным. Сталин, говорят, не хотел слушать никаких объяснений…

— Мне и Симонову, — продолжил, — после возвращения Лукина из плена удалось повидаться с ним. Что такое плен для преданного родине человека, мы теперь представляем. Не дай бог, как говорится, это испытать и пережить. Но, к сожалению, ко всем, оказавшимся в плену, отношение почти одно — осуждение, недоверие и даже преследования. Лукину намекают, что он встречался с Власовым, вел с ним какие-то переговоры и хотя сам не пошел к нему служить, но других не удержал и так далее. Одним словом, остается Лукин «под подозрением». Как в народе говорят: «Вроде не виноват, но все же…» А как у вас, у юристов, это называется?