Книга Дендрофобия - Наталья Горская

– Евреев мало? Иногда кажется, что они повсюду!

– Это, скорее, от страха перед ними. Когда чего-то боишься, предмет страха всегда кажется больше, чем он есть в действительности.

– Тут один депутат от либералов раскритиковал Холокост, что там и убили-то всего парочку миллионов евреев, а столько шуму до сих пор.

– Шесть миллионов.

– Пусть шесть. Советский Союз двадцать миллионов потерял и… ничего.

– Замечательно Вы это «ничего» сказали, прямо, как политики наши. Сейчас настаивают, что не двадцать, а уже тридцать. Тоже ничего? Разница в том, что все народы оплакивают свои жертвы, пусть даже одного человека. А Советский Союз своими жертвами гордился и жаждал восхищения, как достижением: чем больше – тем круче. Живым их ставил в пример, чтоб знали, дармоеды, чего от них страна ждёт. А для евреев шесть миллионов убитых – это цифра катастрофическая. Их сейчас около десяти миллионов во всём мире. На самом деле это очень маленький народ. Особенно, на фоне таких огромных наций, как немцы или англичане, не говоря уж про китайцев с индусами. Гитлер уничтожил третью часть евреев, они до сих пор не могут восстановить свою довоенную численность. Если взять, например, треть китайцев от их миллиарда, то считайте сами, сколько это будет. Очень опасно, когда такие потери у нации: она может войти в стадию дальнейшего уничтожения или даже самоуничтожения. У маленьких народов всегда сильно развита самозащита. Во всяком случае, должна быть развита. Чеченцев всего полтора миллиона человек на всей планете, поэтому они так отчаянно сопротивляются любому вмешательству. Сохранить свою идентичность, особенность и неповторимость – их эволюционная обязанность. Если они не будут этого делать, эволюция их выпихнет из биосферы. Нам этого не понять. Мы смеёмся над эстонцами, латышами, как они стремятся сохранить свой язык даже на магазинных вывесках, сражаются с русским влиянием в искусстве и культуре, а ведь эстонцев всего около миллиона человек, латышей только в два раза больше. В одной Москве народу больше, чем во всей Прибалтике.

– Ну и что?

– А то, что есть такое понятие, как степень жизнеспособности языка. Например, на русском говорят около четверти миллиарда человек во всём мире, английским владеет более миллиарда. Таким языкам ничего не грозит. А представьте, что на латышском говорит меньше двух миллионов человек. Да ещё в советское время был риск, что он станет домашним: его использовали только дома, а для внешнего общения учили русский. Конечно, им тревожно, что они могут утратить свою самобытность. И это похвальное качество! Нам бы учиться у них, потому что нам ни фига не тревожно, что мы себя давно утратили. На них не стоит обижаться за языковые или юридические реформы, надо понимать их природу. Им страшно в окружении таких огромных народов. Им реально тревожно, что большой народ-сосед может их запросто поглотить. Они, как маленькие дети, которые боятся, что их задавят более крупные взрослые, не заметив у себя под ногами. «Взрослые» их успокаивают: мол, перестаньте вы так дрожать, ничего мы вам не сделаем, и в мыслях даже нет вас как-то притеснять и обижать. Но они всё равно продолжают плакать – им страшно. Как дети.

– Они иногда очень дерзят, эти «дети».

– Это удел детей – дерзить. Что им ещё остаётся? Нам надо у них учиться бережному отношению к себе, к своей культуре и ресурсам. Я был в Прибалтике, там такого бардака нет, чтобы леса горели, чтобы поваленные деревья жгли, как у нас жгут, словно древесина – это мусор. В лифляндской деревне стоит какой-то трёхсотлетний дуб, огороженный изящным заборчиком. Вся деревня заботится о нём, собирают деньги на оплату специалиста, который вылечит участок коры от разрушения. Наши ржут: «Во заняться-то нечем, придурки». Забор сломали, на дуб нассали, накарябали на его коре неприличное слово перочинным ножиком и недоумевают, почему их обозвали сволочами, таких весёлых и прикольных. Потому что у нас так принято, чтобы забор был непременно сломан, под каждым деревом чьё-то говно лежало, иначе день не задался, считай, жизнь в пустую прошла. У нас всё валяется, повсюду какие-то провода висят или целый кабель из земли торчит. Дело даже не в том, что под током, а что он денег стоит! Как и само электричество, которое впустую уходит в землю. Но никому дела нет. Только бабы верещат, что какого-то непоседливого ребятёнка может током убить, да их никто не слушает. Мужики все полупьяные, бормочут что-то о политическом положении в Гватемале и Гваделупе с Гонолулой – типа, важным делом заняты. Из каждого десятка только полтора человека наберётся в более-менее вменяемом трезвом состоянии. Вот наше отношение к жизни. Вы видели нашу городскую водонапорную башню?

– Красивая! Интересное архитектурное решение, чем-то на маяк похожа.

– Ага, посреди моря. Я к тому, что из неё всегда текла вода на землю. Я ребёнком думал, что это для пользы дела надо. Каждую весну вокруг башни возникала непролазная грязь, чтобы врагам было не подобраться к стратегически важному объекту! Зимой под ней «вырастал» целый ледяной город, где мы играли и восхищались, как это здорово придумали взрослые, что вода на лету замерзает и превращается в такие причудливые ледяные своды. Но детство кончилось, и я понял: здесь что-то не так. И ещё я понял, что всем, кто за эту воду отвечает, пофиг, что она льётся день и ночь в никуда.

– Сейчас не льётся. Говорят, что этот бандит, который Авторитет, пригрозил застрелить там смотрителя. Вода сразу течь перестала.

– Я не знаю, что там делал этот ваш Авторитет, но вода перестала течь, потому что неисправный вентиль заменили. Я туда заходил, там сидит смотритель дядя Лёша, естественно, пьяный в стельку, потому что «платят так мало, что аккурат только на водку и хватат». Я его вежливо спросил, какой великий подвиг надо совершить, чтобы вода перестала вытекать из башни. Он мне объяснил, что там в резервуаре есть какой-то вентиль, он «маленько подтекает». Маленько! На моей памяти тридцать с лишним лет вода текла. Подозреваю, что полилась она не в честь такого знаменательного события для всего города, как моё рождение, а ещё за несколько лет до этого. И вот по нашим русским меркам это – маленько. Вы представляете, в каком состоянии у нас мозги? Я подозреваю, что у многих мозгов уже совсем нет. Я удивляюсь, как у нас люди с таким отношением к жизни ещё смеют ныть и жаловаться на то, что в говне сидят. Полвека льётся вода в грязь, которой и так кругом девать некуда, а никто не догадывается поставить нормальный вентиль. Вы знаете, сколько стоит этот вентиль? Тридцать рублей. Цена вопроса – дешевле поездки в столичном метро. И злодей Авторитет не застрелить кого-то там грозился, а купил этот вентиль. Но богатое народное воображение, не зная, куда себя ещё девать, расписало сие прозаичное событие «в духе современного триллера с элементами хоррора», как мой младший сын говорит. Если бы в Африке так вода лилась, там виновных просто убили бы, потому что у них нет воды. Совсем. Только привозная, по две чашки в день на человека. А наш раздолбай воду открыл, чтобы чашку помыть, телефон позвонил, пошёл говорить, потом ещё что-то отвлекло. В результате, тонну воды слил на одну чашку. Почему на Востоке люди мало двигаются? Они очень медлительные, если сравнивать с нами, потому что стараются не расходовать воду в организме. Когда человек много и энергично двигается, он потеет и ему надо восполнять потери воды, чтобы кровь не загустела. А в южных регионах планеты, где жарко, это вдвойне опасно. Нехватка воды там уже отразилась на образе жизни.