Книга Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

Но с точки зрения экономической и политической элиты России, идея девальвации рубля в начале 1998 года противоречила всему, ради чего они работали. Чубайс, председатель Центробанка Сергей Дубинин и его заместитель Алексашенко смертельно боялись, что девальвация приведет к панике и политическому перевороту. Девальвация могла стоить им их должностей. Для олигархов, экспортировавших нефть и полезные ископаемые, она была выгодна, так как они продавали нефть за границу за доллары и их расходы в рублях, например на выплату заработной платы на нефтеперерабатывающем заводе, сократились бы. Но гораздо больше беспокоило то, что от девальвации пострадали бы банки с большими портфелями западных кредитов и долларовыми форвардными контрактами. Их финансовые обязательства были в долларах, а активы — в рублях. Если бы рублевые активы обесценились, им было бы трудно вернуть долларовые долги.

Девальвация стала вторым драконом, и элита — особенно Чубайс, Центробанк и некоторые из магнатов — была категорически против нее. Именно об этом они сказали Андрею Илларионову в начале 1998 года.

Илларионов был независимым экономистом, радикальным сторонником свободного рынка, в прошлом советником Черномырдина. Став директором небольшого исследовательского центра — Института экономического анализа, — он работал в тесном, заваленном документами офисе из двух комнат, расположенном в центре Москвы. Илларионов пользовался репутацией вспыльчивого человека, имеющего собственное мнение по всем вопросам. Он ругал российских политиков, часто критиковал Центробанк и не давал покоя реформаторам, постоянно напоминая о том, что Россия не довела до конца либеральную реформу, сохранив, по его мнению, слишком много пережитков социализма. Уже в 1994 году он заявлял, что “шоковой терапии” вообще не было. Младореформаторы не любили выслушивать подобные упреки.

Не понравилось им и то, что Илларионов сказал весной 1998 года. Он изучил статистические данные: импорт и экспорт, резервы Центрального банка и денежную базу. Его особенно встревожило снижение валютных запасов Центробанка, состоявших из золота и иностранной валюты, в основном долларов. Для прогнозирования стабильности рубля Илларионов воспользовался простым критерием. Он сравнил запасы Центробанка с общей денежной базой, с денежной массой в целом. Сокращение запасов было предупреждением, сигналом о том, что рубль может стать нестабильным{526}. Илларионов впервые упомянул о возможном снижении стабильности рубля в информационном бюллетене своего института за ноябрь 1997 года. К весне его беспокойство усилилось. Он пришел к выводу — со свойственной ему категоричностью, — что девальвация неизбежна и что будет лучше осуществить ее раньше и постепенно, а не позже и резко. Следовало действовать так, как выпускают пар из котла, — лучше делать это медленно, не позволяя ему взорваться.

Илларионов знал, что вопрос о девальвации был весьма щекотливым, в особенности если учесть, что в прошлом Россия неоднократно переживала панику, связанную со своей национальной валютой. Он начал осторожно убеждать правительственных чиновников, что следует рассмотреть такую возможность. Он встречался с заместителями министра финансов, чиновниками, представителями кремлевской администрации. Иногда он пользовался заранее подготовленными таблицами, но обычно предпочитал отображать свои идеи на чистом листе белой бумаги. “И реакция, первая реакция была абсолютно тупой, совершенно тупой”, — рассказывал он. Все чиновники говорили ему, что девальвации не будет. Почему? “Потому что мы решили, что девальвации не будет”.

“Это было так странно, — говорил мне потом Илларионов. — Ведь все эти люди были такими молодыми, продвинутыми, такими открытыми для новых идей, для Запада — для всего. И в то же время в них было столько невежества и гонора; они считали, что знают все”. Через двадцать минут после того, как Илларионов начинал свое выступление, чиновники прерывали его: Центробанк обещал, что не будет никакой девальвации. Еще через двадцать минут они кивали. Возможно, он был прав.

“Они сидели и говорили: хорошо, возможно, но у нас к вам есть одна просьба”, — вспоминал Илларионов. Просьба была всегда одна и та же: “Пожалуйста, не рассказывайте этого журналистам!” Российские чиновники боялись паники. “Не привлекайте внимания общественности”, — предупреждали они его{527}.

Особенно не желало прислушиваться к словам Илларионова руководство Центробанка. Его председатель Дубинин руководил завершающим этапом борьбы с гиперинфляцией и только что закончил успешную деноминацию рубля, не вызвав при этом паники. Зачем создавать ненужные проблемы? Один из чиновников Министерства финансов сказал мне, что разговоры о девальвации приводили Дубинина в оцепенение. “Он очень боялся заниматься чем-то подобным. Он просто не мог сделать это”.

Чубайс доверял Дубинину и Алексашенко и в начале 1998 года совершенно неправильно оценивал состояние экономики. Илларионов выступил с предложением произвести девальвацию перед малочисленным клубом либеральных экономистов, возглавляемых Гайдаром. Как вспоминал Петр Авен, когда Илларионов закончил свое выступление, “Гайдар и Чубайс только рассмеялись”{528} (впрочем, позднее Чубайс говорил мне, что его там не было.)

Чубайс был ослеплен признаками роста экономики. Рост означал “качественные” изменения к лучшему. Должно было произойти “изменение уровня жизни, изменение соотношения между богатыми и бедными, изменение динамики инвестиций, изменение основы роста, изменение ситуации с неуплатой налогов. Все должно было измениться”{529}.

Чубайс с гордостью смотрел на достигнутое: Россия получила доступ на мировые финансовые рынки, российские компании заключали сделки с такими компаниями, как “Голдман Сакс”; инфляция, представлявшая серьезную угрозу на протяжении последних пяти лет, была побеждена. Чубайс не видел необходимости отказываться от всего этого ради девальвации. Он просто не считал, что девальвация неизбежна, и боялся, что ущерб будет огромным, особенно для банков, олигархов и Ельцина. “Что в то время означало проведение девальвации? — рассказывал мне позже Чубайс. — Девальвация даже на 20 или 25 процентов означала бы полное банкротство банковской системы страны”. Больше всего Чубайс боялся негативных политических последствий. “Мы столкнулись бы с массовым недовольством населения, — сказал он. — Протесты, непонимание, неприятие подобного решения — последствия были бы совершенно ужасными”.

Но драконы-близнецы — долг и девальвация — не могли исчезнуть просто потому, что кому-то не нравились.

12 мая, при вступлении в должность, Кириенко поклялся держаться от магнатов на расстоянии. Он сказал, что его правительство не будет оказывать им никакого покровительства. “Существуют интересы государства, и они будут защищены любой ценой”, — заявил он. Пожалуй, с несколько наигранным пренебрежением Кириенко отказывался встречаться с олигархами. Он отказывался играть по их правилам.

Но у Кириенко возникли проблемы. В тот день, когда он наконец огласил состав своего кабинета, шахтеры объявили общенациональную забастовку и блокировали ключевые железнодорожные магистрали в Сибири. Кроме того, они приехали в Москву и в знак протеста громко стучали шахтерскими касками по мостовой перед Белым домом. Еще одним предвестником грядущих осложнений стал принятый парламентом в мае закон об ограничении иностранных инвестиций в РАО ЕЭС, гигантскую российскую электрическую монополию, уже тогда фаворита иностранных портфельных инвесторов. Президентом компании только что был назначен Чубайс. Закон произвел самое негативное впечатление на внешних рынках — из него следовало: иностранные инвестиции в России не были надежными. 27 мая расстроилась мегасделка Ходорковского по слиянию компаний ЮКОС и “Сибнефть”. В тот же день стали известны и другие плохие новости. Государство объявило, что не смогло найти претендента на покупку “Роснефти”, одной из последних крупных вертикально интегрированных нефтяных компаний, подлежавших приватизации. Из-за этого в бюджете образовалась дыра размером 2,1 миллиарда долларов. После нескольких месяцев политической нестабильности инвесторы поняли, что именно на эту сумму увеличится отставание России в еженедельных погашениях ГКО. Как рассказывал Алексашенко, иностранные инвесторы начали уходить с рынка государственных облигаций и за две недели до сообщения о “Роснефти” изъяли от 500 до 700 миллионов долларов. На фондовом рынке, где в течение всего года наблюдалось постепенное снижение цен, после сообщения о “Роснефти” произошел резкий спад, и Центробанк был вынужден увеличить процентную ставку до небывалых 150 процентов. Резервы Центрального банка, составлявшие в октябре прошлого года 23,1 миллиарда долларов, сократились до 14,6 миллиарда долларов. Только за 26 и 27 мая банк израсходовал на поддержание рубля около 900 миллионов долларов{530}. Дубинин настаивал на том, что Центробанк не будет девальвировать рубль, и заявлял, что высокие процентные ставки станут “холодным душем” для спекулянтов валютой и “не позволят им делать легкие деньги на манипуляциях с российским рублем”. Чубайс быстро совершил поездку в Вашингтон, чтобы встретиться с американскими должностными лицами, в том числе с заместителем госсекретаря Строубом Тэлботтом и с заместителем министра финансов Лоуренсом Саммерсом, а также с заместителем директора-распорядителя Международного валютного фонда Стэнли Фишером. Президент Клинтон выступил с письменным заявлением, в котором с некоторыми оговорками поддержал оказание дальнейшей финансовой помощи России. Чубайс дал понять администрации в Вашингтоне, что