Книга Ратоборцы - Алексей Югов

Старый Елдегай – посол Берке – не хотел соглашаться на отмену, да еще и вечную, призыва русских в золотоордынское войско.

– Ведь Берке-хан, – сказал он, – может и другому князю передать ярлык твой на великое княженье, если ты немощен справиться с черной костью!

Его заявление оскорбило полномочных представителей Хубилая: они обменялись между собою мгновенно взглядом. Ярлык на великое княженье Владимирское выдавался не от имени золотоордынского хана, но от имени великого хана всех монголов, каковым являлся Хубилай.

И Александр поспешил подбросить горючего в тлевшее под пеплом пламя междуордынской вражды. Он прибегнул к своей излюбленной угрозе – угрозе крестовым походом Европы против татар. Он указал посольству на то, что двухсоттысячное крестоносное ополчение, изгнанное только что из Константинополя Михаилом Палеологом и ханом Ногаем, а с Балканского полуострова – болгарами, сербами и албанцами, – ополчение, привыкшее к грабежу и убийству, конечно, кинется на призыв папы в новый крестовый поход, на этот раз против татар.

– Допустим, вы истребите полностью весь народ наш или он уйдет в Страну Мрака, покинув пашни свои, – что приобретет Кублай? Что приобретет Берке? Тогда все народы Европы поневоле сплотятся, в ужасе перед вашим народом. Я не бессмертен, – продолжал Невский, – и я знаю, что еще когда я пребывал в Каракоруме, дабы просветить свои очи лицезрением Менгу-хана, то в его уши влагали совет умертвить меня…

Послы сидели над своими чашами вина с закрытыми глазами, лица их были недвижны…

И Александр закончил так:

– Кублай есть светило и средоточие мудрости, и он поймет: большой палец на руке воина-лучника не такая уж жизненно необходимая часть, ибо прекрасно можно прожить и без него. Но… отсеки себе этот палец воин-лучник, и трудно станет ему натягивать тетиву, и криво полетит его стрела, и далеко упадет от подножия королей, императоров и царей, коих захотел бы он поразить!..

Послы Хубилая, открыв тяжелые вежды, переглянулись и одобрительно закивали головами.

Посол Берке сидел все так же недвижно.

Наконец старший баскак великого хана, Улавчий, сказал, глядя на Александра:

– Ты мудр, как всегда, Искандер… Мы здесь – лицо повелителя, имя его да будет свято!.. Я – держатель малой его печати… Ты получишь для народа твоего просимое. Отныне и в веки, никогда ни один русский не будет взят в войско!.. Сегодня же я напишу тебе эту грамоту!.. И ты можешь, именем самого Хубилая, обнародовать ее.

Заговорил Китат:

– Я – лицо повелителя, – да будет имя его благословенно! Но в моей власти только счет и раскладка даней его… Купцы из народов Хойтэ не будут больше взимать дани в царскую нашу казну с народа твоего. Я убедился, что эти сборщики податей больше радеют для себя, чем для повелителя, и что бессмысленно народ твой ожесточают. Ты сам хотел взимать эти дани и своими людьми доставлять их? Пусть будет так. Я сегодня же велю написать об этом грамоту, с приложением печати повелителя всех людей. И ее также ты можешь объявить народу твоему.

«Ишь какие сговорчивые стали!» – подумал Александр. Ему стоило великих усилий скрыть свою радость.

«Значит, – подумал он, – им ничего еще не известно!..»

Да, им еще не известно было, что никакой крестовый поход Европы под главенством папы не угрожает монголам: одна из последних булл папы к христианским князьям и государям отменяла этот поход против татар и объявляла заменой ему другой крестовый поход – против русских, Литвы и Эстонии – на защиту Тевтонского ордена.

Папа Александр обращался с призывом ко всем христианским государям – покарать отступника Миндовга, ибо, мало того, что сей вероломный литвин отвергся католичества, оставя, однако, за собою королевскую корону, которою короновал его легат, но еще и истребил в битве под Дурбаном цвет Ливонского ордена, во главе с прецептором Литвы – Горнхаузеном.

Всех захваченных в плен рыцарей приказал сжигать на кострах, в седле и в полном панцирном вооружении, предварительно связав ноги рыцарскому коню и подперев его железными кольями. Однако только Сильверта Шиворда успела предупредить королева Марфа, и резидент Тевтонского ордена при дворе литовского владыки успел спастись…

Римской курии стало известно, что возвратившийся к язычеству Миндовг пересылался с Невским, зовя его и всех русских князей к совместному удару на Юрьев и Ригу, дабы ниспровергнуть немецкий орден.

Великий магистр ордена, Анно фон Зангерсхаузен, взывал о крестовом походе против Новгорода и Пскова; против эстов, снова ввергшихся в язычество и перебивших у себя католическое духовенство.

Невский перехватил и держал в тайном заточении послов Тевтонского ордена к Берке. Еще не найден был ключ к затаенью, которым написана была грамота магистра, отнятая у послов, переодетых купцами, еще недосуг было допросить их самому Александру, однако Невский нисколько не сомневался, что речь идет о союзе Рима с татарами против Руси; не того ли ради посылаем был в Татары, в Каракорум, и Плано-Карпини и Рубрук?

…Невскому стало известно, но, видно, еще не успели о том узнать татары, что Миндовг под Юрьевом не дождался прихода русских войск, возглавляемых братом и сыном Александра, а позагоняв братьев-рыцарей за стены орденских замков и обогатившись несметной добычей, вдруг со всеми князьями своими, со своими кентаврами-литвинами, вросшими в седла, одетыми в звериные шкуры, кинулся на владения Даниила и вышел ему в тыл вблизи Волковыска.

Данило Романович, который гнал уже на восток остатки разбитых им туменов хана Куремсы и хана Маучи, вынужден был попятиться перед Бурундаем, ибо страшился вступить в битву с татарами в то время, как с севера нависал Миндовг.

«Вот тебе и сваты!.. Вот тебе и двойное родство!.. Страшен становится сей рыжебородый литовский Аларих!.. И надо сломить ему рог гордыни, пока не поздно, а то уже и над Смоленском лапу заносит!.. А там и на Киев кинется!..» – думалось Александру.

Даниил Романович, горько скорбя и отчаиваясь, извещал через гонца брата Александра, что теперь нечего и думать о возвращении от татар Киева, надо спешно уходить на Галичину, затворять крепости. Если же – так писал он – брат Александр уже занес десницу свою над татарами, то пускай удержит!..

И еще не успели узнать ордынские послы, а то бы не только не спешили свидеться с Невским, а и вовсе бы он их не дождался, – не знали они, что в степях за Воронежем в ставку Берке неожиданно явилось торжественное посольство от Хулагу с щедрыми дарами и с предложением мира.

«Голова имеет два глаза, а зрение у нее одно, – писал в своей грамоте золотоордынскому хану хан Персидской орды. – Мы с тобою – два глаза одной головы. Почему же у нас нет единого зрения? – тебя, дорогой и высокочтимый и светломудрый брат мой, я спрашиваю…»

Перемирие между враждующими братьями уже подписано.

Об этом уведомляла Невского ханша Баракчина, вдова покойного Батыя, ныне – одна из жен Берке. Баракчина всей душой ненавидела своего нового супруга. Во-первых, за то, что он держал ее, вдову самого Батыя, среди своих многочисленных жен, а во-вторых, и за то, что он отравил ее старшего сына – Сартака…