Книга Транквилиум - Андрей Лазарчук

И еще: любовь ко всем нам. Любовь, которая, будучи слабой и поверхностной, погубит, а сильная, суровая, испепеляющая – пробудит ответную ненависть. Вспомните, когда Глеб Бор. десять лет назад терпел поражения, терял тысячи людей и сдавал города и провинции – его готовы были носить на руках. Сейчас, когда он, не проливая почти крови, идет и идет вперед – люди плюются, произнося его имя. Увы…

А ведь именно любовь побудила его поднять меч на брата – на побратима – и затеять эту дикую будто бы и гнусную внутреннюю свару. Равно как и то, что происходит – пусть гораздо тише и спокойнее – в Мерриленде, наша трагедия – лишь видимость оной. Мы слишком хорошо жили, чтобы желать лучшего, а это – проквашивает жизнь. О нашей культурной нищете мы с вами уже говорили, и подробно, повторяться не хочу. Нам нужны сильные страсти, нужны подлинные сюжеты в жизни – и вот они появляются понемногу. Если за это требуется заплатить безопасностью и удобствами – что ж, надо платить. Иначе мы либо вновь окажемся в наигустейшей культурной зависимости от Старого мира, либо – если связь не восстановится, как тут кое-кто вещает – нас ждет медленная, но обязательная деградация. Впрочем, это мы тоже обсуждали…

Прав ли Глеб Бор.? Не знаю, не берусь судить. Достоевский писал о невозможности Царствия Божия, основанного на слезинке ребенка – но как быть тогда с избиением младенцев? Получается, христианство – неправедно?

Так соскучился по общению с Вами, что не могу остановиться, а надобно: еще два моих постоянных адресата ждут ответов и обижаются, наверное, а на дворе четвертый час утра.

Берегите себя. Вы нужны и мне, и науке.

Ваш А. Крылов.

23.IV.99. Павловск.

P.S. Встретил сегодня князя Голицына. По-прежнему с черным цветком в петлице: не может забыть Ксению. Ездил в прошлом году в Ньюхоуп, искал ее могилу – не нашел. Рассказал много интересного. Осенью ему пятьдесят, обещал прислать приглашение. Вам кланялся."

ФИНАЛЖЕМЧУЖНОЕ МОРЕ

Вам же, о земные существа, дозволено угадывать как бы во сне чутким воображением ваше начало и истинную цель бытия…

Боэций

Был тот томный предвечерний час длинного еще дня, когда солнце повисает на полпути к земле, когда затихает ветер, сглаживаются волны и успокаиваются души. Сентябрь…

В вышине кругами ходили два морских орла-рыболова. Полет их казался медленным, словно воздух был плотен, как вода.

Билли бросил весла и откинулся на спину. С отвычки горели ладони. Мачта качалась над ним медленно, будто принадлежала не пустой скорлупке, а солидному уважаемому судну. Потом она заплясала и накренилась. Билли, не вставая, запрокинул голову и, прищурясь против солнца, посмотрел на Алину. Она вся была цвета старой медной монеты. Два белых шарфа, связанных особым образом, перечеркивали тело дважды пополам.

Придерживаясь за мачту, она осторожно нагнулась над бортом.

– Какая же тут глубина? – спросила она.

Билли перегнулся через другой борт. Черепица крыш краснела совсем близко…

– Поплаваем? – Алина поставила ногу на борт.

– Давай.

Билли натянул полумаску, зацепил ступнею ласты – и перевалился в воду, не вставая. Погружаясь, закрепил ласты ремешками, изогнулся – и пошел в глубину вертикально.

Было странно и жутко парить над улицей, между рядами темных окон…

Рыхлый ил уже заполнил тротуары. Водоросли вились, как когда-то плющ. Билли развернулся и пошел вверх, к сверкающей поверхности.

Красное днище лодки казалось черным. Алина плыла, протянув руки вперед и медленно работая ногами. Она была безумно красивой.

Он донырнул до самого дна с третьей попытки. Дотянувшись, схватил что-то и понесся вверх.

В глазах темнело, когда он вынырнул, высунувшись из воды до пояса, и ухватился за борт. Выпустил из руки свою добычу. Со звоном она скатилась на дно лодки.

Алина вынырнула у другого борта. Встряхнула головой. Коротким взмахом руки откинула с глаз волосы.

– Жутко, – сказала она и рассмеялась. – А летать – похоже на это?

– Нет, – Билли перелез через борт, подал Алине руку. – Мотор рычит, масло брызжет, все трясется… Говорят, на дирижаблях – похоже. Но на дирижаблях мы еще не летали.

– А по-моему, все равно, – упрямо сказала Алина. – Когда плывешь между домами, кажется, что летишь… Это откуда? – она подняла находку.

– Со дна, – с гордостью сказал Билли.

– Свистишь…

Билли презрительно пожал плечами.

– Но это же глубина…

– Давай лучше посмотрим, что оно такое.

– Я сама.

Алина потерла пальцами бурый комок. Корка начала расползаться. Тускло сверкнула медь.

Через минуту на ее ладони лежала размером с гусиное яйцо чеканная голова: полузакрытые глаза, острый горбатый нос, острая бородка, ухмылка на тонких губах.

– Что, интересно, это? – сказала она. – И – кто это?

– Вряд ли просто скульптура. – Билли осторожно переложил голову на свою ладонь. – И не пресс-папье – легкая, полая. Наверное, это открывается – смотри, есть щель.

И правда, тонкая щель шла вокруг темени и затылка. Должна быть и хитрая защелка. Вырывая голову друг у друга, они стали искать защелку. Что будет внутри? Ах, что будет внутри!.. Крышка открылась сама со сложным щелчком: наверное, пытался что-то пропеть музыкальный механизм. Защелка оказалась там, где был гладкий срез шеи.

Билли всматривался в открывшуюся решетчатую башенку, в широкое зубчатое колесико… Потом он захохотал.

– Ты чего? – удивилась Алина.

– Это же зажигалка! А мы-то гадаем: что за произведение искусства.

– Зря ты так. Красиво ведь. Скажи – красиво?

– По крайней мере, необычно. Ну, представь себе: носить такую бомбу в кармане.

– В те времена мужчины имели большие карманы.

– Большие карманы, толстые кошельки и огромные револьверы.

– И тяжелые часы на толстых цепочках.

– Были неотразимы, решительны и бесцеремонны.

– Ни одна девушка не могла чувствовать себя в безопасности рядом с ними.

– И ни одна женщина – в опасности.

– Но в этом смысле ничего не изменилось…

– Да. Мир утонул, а мы все те же.

– Билли, я боюсь. Вон те – смотрят.

Билли проследил взглядом направление ее руки. Орлы так и ходили в небе, гораздо выше.

– Пусть смотрят, пусть – завидуют.

– Люблю.

– И я – люблю.

Потом они снова плавали, ныряли – уже не до дна. Вода стронулась с места, из окон выхлестывали струи мути. Солнце дробилось мелкой волной.