Книга Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

— И что, все возле окон летают?! С тех пор, как он… — тут и разошедшийся крестьянин невольно голос понизил, почти шепотом довершил: — Дорого нам урожай обходится!

* * *

— Что случилось? — Йири поднял глаза на помощника. Тот выглядел встревоженным и раздосадованным, неровными шагами на месте кружил, не решаясь приступить к делу. — Говорите же.

— Слухам крылья не обрежешь, — произнес Йири, выслушав. — Я давно знаю, как меня называют. И что же?

— Но крестьяне чуть не убили ваших чиновников. В трех деревнях посмели произносить такое, что их мало сравнять с землей.

— Я могу это сделать, — соединил ладони и замер. — Это легко.

Аоно поспешно кивнул:

— И послужит другим уроком и предостережением…

— Погодите. Эти деревни платили неплохой налог, так?

— Пару лет там был хороший урожай. Вы и в самом деле знаете землю. Но они — не единственные. Если не станет тех деревень, ничего всерьез не изменится…

— Я предпочитаю, чтобы в мои округа люди приходили, а не бежали отсюда. Я отдал им пустующие земли, и теперь там поля. Что же, сделать поля — пепелищем?

— Можно и без огня обойтись, Высокий.

— А потом на место, где умирали, призвать других — и заставлять строить дома? Каково же будет там в Дни мертвых?

Аоно свел брови, начиная тяготиться этим бессмысленным разговором. Ведь крестьянские волнения — не шутка. Погасить костерок, пока маленький. Не говоря уж о том, что они посмели распускать сплетни и нанести увечья чиновникам. Аоно ждал, что Высокий сразу отдаст приказ расправиться с ослушниками. Не впервой. Но тот медлил.

— Знаете, как умирают дети? Расскажите.

— Знаю, Высокий. Болезнь неизвестная. Теряют силы, руки и ноги холодеют — ложатся и не встают больше. Зимой ничего, с весной опять стало плохо.

— И началось около года назад…

Долго стоял, переплетя пальцы, разглядывал узор на решетке. Аоно сам себе не решался признаться, как раздражала эта манера замолкать в полной неподвижности и думать непонятно о чем. Если бы горячился, выказывал гнев, хоть намеком давал понять, каковы его чувства и намерения! Нет — улетает мыслями куда-то, а ты стой, как болван, и жди, что из этого последует.

— Я поеду туда.

Кликнул слугу:

— Оседлайте Рыжего.

— Что вы хотите делать?

— Переселенцы пришли два года назад и после тоже появлялись новые семьи. Они что-то принесли с собой… быть может, невольно. Почему все молчали об этих смертях?

— Какие-то крестьяне… налоги они платили исправно и поля возделывались хорошо.

— Это — главное, да?

Он казался спокойным, но уголки губ чуть вздрагивали.

— Будут ли распоряжения наказать виновных? Ваша воля нарушена…

— Это — потом.

Сделал шаг, оказался совсем рядом.

— Я должен понять.

* * *

Жители, мужчины и женщины, работавшие в поле и на огородах или занятые иными делами, упали наземь, в пыль опустив лицо, когда небольшой отряд на превосходных конях промчался по узким дорогам и остановился посреди деревни.

— Кто здесь главный?

Староста, белее молока, выдвинулся навстречу.

Человек, спрыгнувший с красивого рыжего коня, шагнул к нему. Волосы стянуты сзади; вив самом деле чем-то на птицу похож.

— Сейчас есть больные в деревне?

— Двое, — пролепетал староста. — Их в одном доме положили… девчонка вот-вот помрет…

— Проведи.

На неверных ногах староста проследовал к домику на отшибе. Крестьяне все еще не осмеливались подняться — или хотя бы поднять взгляд.

Высокий остановился на пороге, чуть прищурился. Староста побледнел еще сильнее и простился с этим светом, уповая только на милость Неба.

Наместник скрылся в доме, с ним зашли еще двое. Остальная свита осталась на площади. Через четверть часа вышел один, набрал воды и снова скрылся за дверью.

Потом появились все трое.

— Это вода, — господин стоял, положив руку на шею коня. — Кто-то из приезжих был болен, и вода в одном из колодцев мертвая. Выройте новые. Эти — засыпать.

— А моя дочь, Высокий? — прозвенел срывающийся голос. Каково бедной женщине было видеть, что он входит к ее ребенку?

— И наш сын??

— Девочку спасти нельзя. Поздно. Но мальчик выживет. — Наклонил голову: — Делайте, как я говорю.

Вскочил в седло. Трясущимися губами староста спросил:

— За то, что нарушена ваша воля… что будет с деревней, Высокий?

— Вы уже заплатили. И заплатите куда больше, если снова проявите неповиновение.

В клубах пыли всадники умчались в сторону следующей деревни.

— Что он сделал с тобой? — спрашивала мальчика мать, и спрашивали двух девочек — совсем кроху и подростка в другой деревне, и схожими были ответы:

— Он прикасался ко мне, что-то говорил тихо-тихо. Мне было спокойно…

Колодцы вырыли новые. Смерти прекратились. Когда мимо окна пролетала черная птица, люди закрывали глаза и старались унять невольную дрожь.

Если у кого-то и были сомнения, что молодой наместник не человек, ныне их не осталось.

* * *

Два месяца прошло, прежде чем Аоки стал походить на себя прежнего. Хину окружила его заботой, трудилась, словно пчела, похудела вконец, извелась — как бы кто не прознал, что скрывает беглого, и в деревне ее вид уже вызывал сочувствие, расспрашивали, что стряслось. Девушка врать умела плохо — да и что соврешь? Про деда разве, так подобным враньем можно и впрямь беду накликать. Вдруг помочь захотят, к перевалу поднимутся? Отговаривалась мелочами.

С Аоки поначалу держала себя свободно — человеку здоровье вернуть надо, а не девичий стыд показывать. А потом, как поправился и помощником деду стал, снова смущение чувствовала, если тот с ней заговаривал.

Хину рассказала ему обо всем, о том, что в город ходила, пыталась о судьбе Аоки узнать; скрыла только одно — что пыталась пробиться к наместнику. Аоки поначалу был изумлен, потом рассердился. Потом задумался. И день ото дня ходил все мрачнее. Будто, напомнив про город, девушка произнесла запретное слово.

Только и думал, что о друзьях по шайке, вспоминал Суори, который ради мести пересек полстраны.

— Я… должен уйти.

— Нет, — прошептала Хину, глядя в угол. — Я не хочу… не уходи.

— Ты не понимаешь… я же вернусь.

— Нет. Ты не вернешься. Я все понимаю. Ты остался в живых тогда… но больше он тебе не позволит.