Книга Аввакум - Владислав Бахревский

Да не в том она, главная беда, что солдаты бьют друг друга, а в том, что от происшедшего в Киеве или Нежине несчастья, измены – пусто булькало в животе русского мужика.

Ближний боярин Глеб Иванович Морозов из Казани уехал нимало не медля, желая подготовить Нижний к нечаянному, но возможному переезду великого государя.

Супруга Глеба Ивановича Федосья Прокопьевна последовала за мужем недели только через две. Сначала нагрузила корабль добром, отправила, а потом уж и сама взошла на корабль.

Всякое место на земле – диво.

На Волге то диво волжское. По одному берегу пески ярые, на них, как на снег в марте, смотреть больно. По другому берегу – горы, дубравы. С правой руки вверх-то по течению, за песками – боры сосновые. Деревья прямые, громадные, всякое как терем, по левую руку – сады яблоневые. Яблок – видимо-невидимо. А наутро уж иное. По правую руку не лес за лесом, не стена за стеной – даль за далью. До белых мурашей гляди, и все будут мерещиться зубчатые синие да голубые зыби. А по левую-то руку – всё утесы. Кто там наверху сидит, кто глядит? Сидит ведь и глядит! Ждет. А уж неба, неба! Федосья Прокопьевна столько его над собою видела, что ни в детстве, когда Бог близко, ни в девичестве, когда всякая мечта в поднебесье парит, даже подумать не могла, что столько неба на земле бывает.

Сидя на корме, на бархатном стуле, молилась Федосья Прокопьевна без слов, ибо видела перед собою воистину Божий свет, и душа ее волновалась от ужаса и счастья.

Когда подходили к белому, как лебедь, Макаревскому Желтоводскому монастырю, ударили колокола. Воеводиха не воевода, однако ведь боярыня, и не просто боярыня, а приезжая, к царице вхожая. Игумена в монастыре в ту пору не случилось, уехал в Москву по делу патриарха Никона, келарь же чуть с ума не сошел: как Морозову встречать? Удобно ли с колоколами? А по-простому – почтительно ли? Да и приказал трезвонить, вышел на пристань с крестным ходом.

Лицо у боярыни ласковое, губы нежные, глаза стыдливые, но боярских высоких степеней не уронила. Во всяком жесте достоинство, на слова скупа, а молилась в храме – хорошо, персты складывала по-старому. И когда «Верую» служивший обедню иеромонах сказал без новшеств, поклонилась в его сторону.

Ходила боярыня по монастырскому селу, глядела лавки, где бывают ярмарки. День был торговый, а торговали говядарь, рыбарь да бабы. Мясо у говядаря было дорого, рыбарь же просил за стерлядь как за белугу. Бабий товар – капуста кислая, брусника моченая, сушеная голубика, морковка, репа, грибы соленые, рыбка тоже, у кого свежая, у кого вяленая.

– Отчего так бедно? – удивилась Федосья Прокопьевна.

– Да оттого, что половина купцов вконец разорилась, а кто умный – не торгует. Боятся последнее потерять. Медные деньги ненадежны, вмиг проторгуешься. Сегодня за них серебром пол-ефимка дают, завтра – четверть, а послезавтра – три алтына с деньгой… Одни только большие люди не внакладе, скупают серебро и жиреют.

Прикусила боярыня губку, ибо ей предстояло получить серебряную казну в Лыскове в обмен на медь. Борис Иванович брал у брата взаймы на огромное серебряное паникадило для Соловецкого монастыря, а теперь отдавал.

Вины ради Федосья Прокопьевна взяла у рыбаря стерлядок, заплатила, себя казня, серебром… Ишь стыдливая какая!

Досадуя, монастырю пожертвовала три сотни ефимков, медных. И, видя кислые рожи монахов, взъерепенилась и даровала полтысячи серебром на жемчужную пелену. Тотчас и просияло святое братство, засуетилось… Поднесли боярыне большую икону Макария с житием, с частицей мощей, образок Богородицы в серебряном окладе, тканные крестьянками дорожки, шитые полотенца, филейной работы покрывало.

До Лыскова, богатого села Бориса Ивановича, – через Волгу. Село от реки далеко, на горе, но на пристани Федосью Прокопьевну встречали.

– Енафа! – узнала боярыня, обрадовалась знакомому человеку, но глазами искала кого-то иного. – Где же прикащик мурашкинский?

– Это я привезла серебро, – тихонько шепнула Енафа.

Федосья Прокопьевна удивленно вскинула брови, но ничего не сказала.

– Дозволь, боярыня, на корабль занести?

– Распорядись, будь милостива.

Енафа распорядилась, и крепкие мужики отнесли на корабль тяжелый сундук. Енафа сняла с груди ключи, хотела передать боярыне.

– От замков. Посчитать надо деньги-то.

– Мне стоять здесь долго не хочется, – призналась Федосья Прокопьевна. – Поплывешь со мною на корабле. А от Нижнего я тебя на моих лошадях, в моей карете велю отвезти.

– Да я и в Работках могу сойти, – догадалась Енафа. – Скажу кучеру, он туда берегом скорее корабля приедет.

– В Работках так в Работках, – согласилась Федосья Прокопьевна и вздрогнула от неожиданности: кто-то дергал ее за рукав.

– Это Николенька-дурачок, – объяснила Енафа. – Он на коленках ползает, все хочет камень продать.

– Сколько ты хочешь за свой камень? – спросила Федосья Прокопьевна Николеньку. Он и впрямь был Николенька. В чистой рубахе, в кожаных штанах, лицом – ребенок, пригожий, ласково улыбающийся.

Николенька протянул боярыне голыш.

– Ефимок дай.

– Хочешь копейку?

– Я не продешевлю – давай ефимок!

Боярыня не пожалела, купила камень. Мужики, стоявшие на пристани, удивлялись:

– Везет дураку. Нам бы так!

– Да ведь в ум не пришло.

– Вот тебе и дурак.

Погогатывали.

– Скажи, Николенька! – спросила Енафа. – Где мой сыночек?

– С птицами, – ответил дурак.

– С птицами?! Да я его к Лучке Тугарину отвезла, к бортнику. Может, с пчелами?

– Нет, – потряс головой Николенька. – С птицами.

– А мой где сынок? – спросила боярыня.

Дурак улыбнулся:

– Возле пушки, со стрельцами.

– Иван с отцом, в Нижнем, – сказала Федосья Прокопьевна. И посмотрела Енафе в глаза. – Помнишь отшельника Арсения?

– Как не помнить. До сих пор стыжусь его грубости.

– То была не грубость, – покачала головой Федосья Прокопьевна. – То – пророчество, да нам не разгадать… Мы ведь умные. Скажи, Николенька, что будет с нами вскоре?

– В церкви вам стоять, слезы лить, – весело откликнулся Николенька и протянул боярыне еще один голыш.

– Да ты купец.

– Купец, купец! – по-собачьи завертел задом Николенька и все тянул, тянул боярыне камень.

Она взяла и дала ему медную копейку.

– Нет, нет! – закричал дурак. – Обманула! Ефимок давай! Ефимок!

И горько расплакался.

– Дай ему, Енафа, у меня нет с собой.

Енафа бросила дурачку ефимок, и тот проворно поцеловал ее в сапожок, а в сторону боярыни плюнул.