Книга Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! - Анна Гаврилова

— Стой! — проорал Полат дурным голосом.

Толпа удивлённо притихла.

Поверженный не пытался заслониться или подняться, видел — бесполезно. Остервенение во взгляде Розмича — уже приговор, алодьского дружинника ничто не остановит. Но он всё-таки попытался:

— Ты не можешь меня убить! Я князь, а ты — всего лишь пахарь!

Слова пробили пелену бешенства, отрезвили.

Сколько раз Розмичу пеняли пахарским прошлым? Сколько раз приходилось стискивать зубы и терпеть? А теперь? Что делать теперь?

— Признай себя побеждённым, — прохрипел он. — И я, Розмич, сын пахаря, оставлю тебе жизнь.

— Розмич, не слушай его! — рявкнул кто-то.

— Добей предателя!

— Таким не место среди живых!

Розмич даже головы не повернул.

— Признаю! — выпалил Полат, сверля дружинника ненавидящим взглядом.

Алодьчанин замер, будто пытался осознать смысл сказанного. После всё-таки отвёл меч, процедил сквозь зубы:

— Что ж… живи, князь. Пусть смерть твоя будет скорой и бесславной.

…Розмич выиграл бой, но уходил побеждённым. Его поступок не одобрили, не поняли. В спину летели смешки и наставления — таких, как Полат, живыми оставлять нельзя! Враг залижет раны и убьёт обидчика, и новый поединок вряд ли будет честным!

Розмич и сам это знал, но… что сделано, то сделано. Он не жалел.

Он шёл прочь и не видел, как Олег приблизился к Полату, взял того за ворот. Не слышал он и тайны, поведанной мурманином:

— Рюрик покрепче тебя был, долго отраве сопротивлялся. А ты, Полат, не в отца — хлипок. — И в ответ на полный ужаса взгляд добавил: — Думал обмануть Судьбу? Избежать смерти? Как бы не так. Теперь на собственной шкуре испытаешь то, что присудил Рюрику, моей сестре и… сыну.

— Но… — прошептал Полат, мигом вспомнив, с какой осторожностью Гудмунд забирал меч у дружинника по окончании поединка.

— Розмич не знал, — пояснил Олег. — И не узнает. А ты сдохнешь… ещё до заката. Зато успеешь поглядеть, как твоих подельников живьём на колья сажают.

— Ты зверь! — выпалил белозёрец.

— Я князь, — поправил Олег. — И если для счастья народа нужно быть жестоким, буду жесток. Свою жизнь отдам, коли потребуется. И сделаю всё, чтобы очистить Славию от грязи вроде тебя. Так велит моя совесть! Так велят Боги! Таков мой долг!

* * *

Мизгирь самолично лечил Розмича, никого другого не подпускал. И, заслышав, что раненый собрался куда-то ехать с князем, взбеленился.

— Не пущу! — выпалил он, даже ногой топнул от возмущения.

Но удержать Розмича не мог. Хворый проявил такую прыть, что самый здоровый позавидует. Всё-таки не зря белозёрцы его боялись, не зря опаивали дурманом в последние дни похода.

Князь встретил дружинника приветливой улыбкой. Видел — Розмичу не терпится рассказать. Олегу тоже было любопытно, но заговорили лишь после того, как оказались за воротами города. На берегах Волхова лишних ушей точно нет.

Осень царствовала вовсю: дерева оголились, трава пожухла, почернела. Холодный ветер грозил пробрать до костей, кабы не надёжные плащи. Он покрывал спокойные воды Волхова рябью и трепал макушки вечнозелёных корабельных сосен.

Рассказ Розмича оказался под стать этой осени. Он поведал о нападении бьярмов, в котором полегла большая часть отряда. О безрадостной встрече с белозёрскими дружинниками, хитроумном навете. Про разгул тамошней веси, про разрушение словенских капищ. Вести из Киева и собственные мысли о христианах тоже не забыл поведать.

Князь слушал внимательно, уточнял, заставлял вспоминать подробнее. Злился и горевал не меньше Розмича. Особую ярость владыки вызвал рассказ про Ултена.

— Монах из свиты моей жены… — поморщившись, сказал он. — Что ж… Не зря остальных выдворили.

— Куда? — удивился Розмич.

— Острова осваивать. Скотты их по старой памяти Авалоном зовут. Не иначе, будут яблони разводить, — усмехнулся Олег. — Но по-корельски Валамо[56].

Дружинник хотел промолчать, но не удержался:

— А что же княгиня?

— Риона-то? Я допытался до правды. Она вообразила, что, коли Полат на княженье вместо Рюрика сядет, спровадит меня назад, за море. Думала, вернёмся в зелёную Скотию, к ней на родину. Потому и обещала Полату поддержку, но истинного зла совершить не успела. Не нравится Рионе в наших суровых краях. Разумеешь?

Розмич не понимал, но прикусил язык в надежде сойти за умного.

— Как бы там ни было, а, сама того не желая, моему промыслу она сбыться помогла. Чую, слово кульдея на решение Полатово повлияло. Не будь этой малости, вдруг бы и раздумал в Новгород спешить.

Тут Розмич кивнул, сообразил, значит.

— А ещё эти бабьи шашни мне глаза открыли, — продолжал Олег. — Новая вера только с виду беззлобна и миролюбива, а чуть отвернёшься — зубы покажет. Это настоящая напасть! И если хотим жить по-людски на своей же земле — счастливо жить, нужно бороться. Бороться за право на собственную веру, за дедовский старинный обычай!

— Ултен вещал: нет ничего лучше для его сердца, когда язычники с язычниками дерутся.

— Это ты к чему?!

Розмич смутился, покраснел.

— Это я про вепсов. Они ведь тоже многих богов чтят, но капища словенские рушат, богов наших поносят. Волхв говорил, что если так пойдёт и дальше, то скоро в Белозёрье и памяти о словенах не останется.

— Значит, придётся немного порадовать христиан. Иначе не получится.

Дружинник просиял — всё-таки есть в мире справедливость!

— Вот ты этим и займёшься, — заключил Олег.

— Я? Но ведь я сын пахаря!

— И что с того? Ты делом доказал, чего достоин. Вдобавок Полата победил. Он хоть и гадиной был, ешь его тролли, но всё же Рюрикович. В глазах знати как бы выше стал, равным боярину. Да ты и всегда был высок…

Розмич не знал, радоваться ему, благодарить или что ещё, только почуял, что краска густо заливает прежде бледное и осунувшееся лицо.

— Поправишься, большую дружину тебе дам, варяжскую. И вперёд. Наведёшь в Белозере должный порядок. И с Жеданом поквитаешься заодно — за друзей и товарищей своих. Коли по весне уйдёшь, то к первому снегу как раз возвратишься. О том, что да как — ближе к делу переговорим.

Розмич приподнял бровь — подсмотрел этот жест у одного из бояр. Олег усмехнулся и пояснил:

— Думаю, пора придёт Киев навестить. Я про отступника Осколода уже наслышан. Купцам ильмерским опять же проходу нет. Но прежде наказать не мог. А теперь возьмёмся все вместе: варяги, русь да словене. И кривичи в долгу не останутся, давно у них зуб на Куявию вырос. Такую трёпку Осколоду зададим, мало не покажется! Ведь и с Полатом, как ты говоришь, сносился. Если в смертях Едвинды и сына моего повинен — ужасной будет его участь.