Книга Бескрылые птицы - Луи де Берньер

Я записал многое из того, что хотел бы сказать Мехметчику после войн, и то, что рассказал бы ему, не вмешайся судьба с отцовым выстрелом. Я писал, представляя, что сижу с Мехметчиком на холме, и папаша со своим ружьем еще не сунулся. После моей смерти бумаги, само собой, обнаружат, но кто знает, что с ними станет? Я вот так начал записи:

Мой дорогой и нежно любимый друг, с кем мы давно расстались и кого я не чаял увидеть снова после всех войн. Твою семью выслали неизвестно куда, в твоем доме живут переселенцы с Крита. Эти люди постепенно становятся как мы, теперь они тоже турки. Они выучили турецкий, особенно ребятишки, но иногда еще говорят по-гречески, собирают улиток и готовят из них блюда с помидорами, луком и рисом, у них красивые песни, есть танец, который всем очень нравится, и мы всегда просим их сплясать на праздниках. Дорогой Мехметчик, ты бы не огорчился, увидав их в своем доме, они хорошие люди, и в доме живет счастье, как прежде, а старые критяне, конечно, тоскуют по родине, как, наверное, тоскуешь и ты. Я знаю, что такое тоска по дому, потому что восемь лет провел на войне, где оставил юность и благопристойность, хотя лучше бы мне сидеть дома, делать горшки и сыновей. Когда я вернулся, все переменилось. Но кто знает? Может, когда-нибудь все опять изменится, и наши народы снова будут вместе. А пока я вспоминаю вас с улыбкой, надеясь, что и вы нас помните.

Я улыбаюсь, думая о нашей последней встрече, когда ты рассказал, что Садеттин был Черным Волком, а ты стал Красным. Сначала я просто не поверил, услышав знакомый посвист малиновки, летевший с холма, где среди гробниц жил Пес. «Как похоже на свистульку Мехметчика, — подумал я, припомнив дни детства и нашей дружбы. — Поет долго и не совсем по-птичьи». На войне я часто слушал птиц, когда стихали бои и мы отходили в тыл на отдых. Сидишь в леске и слушаешь чистую, звонкую перекличку птиц: «Когда люди уйдут, эта земля вновь станет нашей». Помню, после долгого боя с франками мы заняли их траншею, пушки смолкли, и слышалось только пение птиц, а по ночам пели соловьи и дрозды, совсем как дома.

Конечно, я сразу понял — это ты свистишь с холма, и меня заполнила радость.

Увидев тебя, я не знал, что сказать. Ты так изменился! Лицо потемнело под солнцем, большая борода, ты раздался и был одет, как бандит: за поясом пистолеты и сабля, грудь в пулеметных лентах, в руке винтовка, а голова обмотана красной тряпкой, наподобие тюрбана. Ты вышел из-за гробницы и обнял меня.

Я столько слышал о Красном Волке — бандите и грозе жандармов, но мне и в голову не приходило, что это ты. «Я думал, ты ушел с семьей и другими христианами», — сказал я, а ты ответил: «Да как? Меня же здесь не было. Я давно в бегах».

Мы сели, и я стал рассказывать, что было со мной. Мы так условились: сначала расскажу я, а потом ты, и мы обменяемся нашими историями.

Но не вышло, нам помешали, и тогда я решил, что расскажу свою историю в большом письме к тебе. Я не знаю, где ты, жив ли, и мне тяжело писать, когда тебя уже может не быть на свете. Нет, лучше я представлю себе неизвестных читателей и начну свою историю заново такими словами: «Я не стану рассказывать о жизни в учебке». Эти записи останутся моим детям и всем, кому они интересны.

Этим письмом, которое ты никогда не прочтешь, я обращаюсь к тебе в последний раз. Может, помнишь, у нас был обычай посылать мертвым весточки с птицами, и как бы мне хотелось иметь такую птицу, чтоб отнесла тебе мои мысли. Если ты вообще меня понимал, поймешь и теперь, что я всю жизнь по тебе скучал и скучаю до сих пор, когда я старик и уже подводят глаза, что обычно для писаки. У меня жена, дети и внуки, я видел, как моя страна превращается в великую державу с новыми устремлениями. Ей никто не угрожает. В общем, я прожил хорошую, честную жизнь и простил себе то, чего стыдился. Наш край все так же красив, а соловьи с дроздами по-прежнему не дают нам спать по ночам. Жандармы на площади все так же играют в нарды. Здесь легко обрести довольство. И все же я скучаю по тебе, мой старый друг, и, надеясь, что существует жизнь после жизни, вхожу в смерть, предвкушая, как мы снова станем мальчиками в старом раю, наполним водой свистульки, побежим и замашем руками, перекликаясь среди древних гробниц, и встретим людей из нашего детства, всех сошедших под землю: Рустэм-бея, Лейлу-ханым, Али-снегоноса, Пса, Богохульника, Али-кривоноса, Стамоса-птицелова, Мохаммеда-пиявщика, Харитоса и Поликсену, Айсе и ходжу Абдулхамида, Лидию-яловку и отца Христофора, моего отца Искандера и мать Нермин. Там вновь соберется наша детская компания: красавица Филотея, уродина Дросула, Садеттин, убивший сестру, бежавший из дома и ставший Черным Волком, Ибрагим-рехнутый. Может, там окажутся Фикрет из Пера и мои однополчане, и мы обретем прежнюю радость.

Звезды тускнеют, все почти исчезло для меня. Интересно, пришел ли ты к тем же выводам, что и я. Бесполезно что-то планировать, даже когда точно знаешь, что делать. Настоящее опрокидывается будущим, его разрушает следующее будущее, бурлят беспорядочные воспоминания, а сердце непредсказуемо.

Когда-то мы с тобой играли в птиц, махали руками и были счастливы, даже когда падали и ушибались, но ведь мы — бескрылые птицы. Ты был малиновкой, а я дроздом, другие — орлами, грифами, прелестными щеглами, но никто не имел крыльев.

Крылатым птицам все равно, летят себе, куда пожелают, не ведая границ, и ссоры их недолги.

А мы навеки прикованы к земле, как бы высоко ни забирались, размахивая руками. Мы не можем летать и потому обречены делать то, что нам не подходит. Мы бескрылы, нас толкают на борьбу и подлости, которых мы не ищем, а после всего проходят годы, горы сравниваются с землей, равнины вздыбливаются, реки забиваются песком, а утесы падают в море.

Постскриптум

Фетхие в двадцать первом веке

По одной легенде, в 1913 году Фетхи-бей, неустрашимый оттоманский авиатор, обладатель моноплана «Блерио» и незабываемых усов, безвременно погиб, врезавшись в бухту Телмессоса. В 1923 году город переименовали в честь пилота, и он стал Фетхие.

Однако вполне возможно, что в 1913 году Фетхи-бей, неустрашимый оттоманский авиатор, обладатель моноплана «Блерио» и незабываемых усов, предпринял перелет из Стамбула в Каир и погиб, когда его летательный аппарат разбился в Палестине. Луи Блерио[127], всемирно известный не только тем, что пересек Ла-Манш и выиграл приз в тысячу фунтов от «Дейли Мейл», но и непревзойденным рекордом по количеству эффектных и невероятных крушений, весьма галантно и честно признал, что проволочные растяжки над крыльями его аэропланов не способны выдержать турбулентную нагрузку. Французская армия прекратила полеты на монопланах «Блерио», а в 1923 году город Телмессос сменил имя на Фетхие в честь первого оттоманского летчика, погибшего из-за конструктивного недостатка машины.

Согласно другой версии, в 1923 году Телмессос переименовали в Фетхие в честь пилота Фетхи-бея, который погиб в бою во время турецкой войны за независимость.