Книга Стратегия Банкрофта - Роберт Ладлэм

Белнэп просунул голову в отверстие, подтянувшись, перевалился через край и пополз по трубе, отталкиваясь руками и ногами, словно ящерица. Через несколько ярдов его окружили мертвая тишина и полное отсутствие света. Он слышал лишь свое собственное дыхание, многократно усиленное в замкнутом пространстве трубы. Белнэп полз вниз в кромешной темноте, извиваясь и подтягиваясь на руках, фут за футом, с трудом преодолевая изгибы. Его дыхание звучало все громче и громче. Наконец он оказался висящим вниз головой и, не обращая внимания на стучащую в висках кровь, быстро скользнул по трубе несколько ярдов.

И вдруг труба неожиданно стала ýже. Белнэп вытянул руки вперед, стараясь найти опору, но тщетно. Металлическая поверхность оказалась скользкой, словно покрытой слоем смазки. Слишком поздно Белнэп сообразил, что стык соединял два воздуховода разных диаметров. Он сделал вдох и обнаружил, что тесная труба не позволяет ему полностью расправить грудную клетку. Дышать стало трудно. На него стала медленно наползать клаустрофобия. Белнэп прополз еще несколько футов, теперь уже вертикально вниз. До этого он опасался, что ему придется приложить все усилия, замедляя скорость спуска. Теперь же стенки трубы сдавливали ему грудь. Он вынужден был напрягать силы, чтобы продвигаться дальше. Сотовый телефон в нагрудном кармане рубашки больно впился в ребра. Белнэп попытался его достать, но телефон выскользнул у него из руки, полетел вниз и с грохотом разбился о какую-то невидимую твердую поверхность.

Приведет ли это к срабатыванию датчика? Судя по всему, этого не произошло; предмет оказался слишком маленьким. Проблема же Белнэпа заключалась в том, что он был слишком большой. По сути дела, он попал в ловушку.

Ловушка.

В первую очередь, ему нельзя было поддаться панике. Однако на задворках его сознания уже начинали маячить самые разные мысли – например, открыты или закрыты у него глаза, чтó в кромешной темноте совершенно одинаково. Белнэп напомнил себе, что до конца трубы не может быть больше двенадцати футов. Его мозг принялся лихорадочно работать. Сакс – простой человек, к тому же довольно оторванный от реального мира. Если Белнэп застрянет в трубе, он понятия не будет иметь, как вызволить его отсюда. И всю ночь простоит перед запертой дверью. И еще неизвестно, какая судьба будет его ждать, когда незваного гостя обнаружат громилы-охранники, нанятые «Привексом».

И во всем виноват он один, черт побери, – операция осуществлялась наобум, отчаяние пересилило осторожность. Он составил план поспешно, отбросив в сторону свою хваленую дотошность. Не предусмотрел запасных путей. Проклятие!

Охвативший его страх заставил работать потовые железы. У него мелькнула смутная мысль, что пот станет смазкой, облегчая продвижение по алюминиевой трубе. Очень смешно. Белнэп сделал глубокий выдох, максимально уменьшая размеры грудной клетки, и, извиваясь, пополз дальше, словно змея или червяк, за счет движения всех своих суставов, в том числе пальцев. Наконец он жадно глотнул воздух – и снова почувствовал, как лист металла сдавил ему ребра. Если нет пути вперед, может быть, лучше попробовать вернуться назад? Белнэп чувствовал себя в склепе, погребенным заживо.

У него в голове, затуманенной запоздалым сожалением, метались мысли о сотне других способов проникнуть внутрь. Он хрипел, дыхание вырывалось сдавленным свистом, сами альвеолы, казалось, разбухли от гормонов стресса. В детстве у него бывали приступы астмы, и он запомнил на всю жизнь, что это такое. Кажется, ты пробежал со всех ног стометровку, после чего тебя заставили дышать через соломинку. Воздух есть, но его недостаточно, и почему-то так даже хуже, чем если бы его вообще не было. Вот уже несколько десятилетий Белнэп не испытывал подобных ощущений, однако именно так он чувствовал себя сейчас.

Проклятие!

Извиваясь всем телом, он прополз еще один ярд, покрытый липким потом, чувствуя, как гулко стучит в висках кровь, ощущая нарастающее давление на грудь. «Попался, голубчик». И тут его вытянутая вперед рука на что-то наткнулась. Решетка. На противоположном конце воздуховода. Белнэп надавил на нее и почувствовал, что она подалась. Чуть-чуть, однако этого хватило, чтобы он воспрянул духом. Он с силой ударил по решетке запястьем – и услышал, что она с грохотом упала на пол.

А через мгновение послышался громкий, пронзительный писк.

О черт – детектор сработал, а он все еще торчит в этой проклятой металлической трубе, при каждом новом движении безжалостно обдирая об ее поверхность бедра. Сигнал тревоги, ритмичный, бездумный, неустанный, с каждым писком становился чуть громче. Еще немного, и писк перейдет в сплошной вой, и заработают системы безопасности. Целый миллион электронных сообщений будет стерт. И долгий путь сюда окажется напрасным. Будет уничтожена последняя ниточка.

Белнэп закричал бы, давая выход отчаянию, если бы смог набрать в легкие достаточно воздуха.

Андреа Банкрофт поежилась, вспоминая хищный взгляд Джареда Райнхарта, то, с какой стремительностью он переходил от одного образа к другому, причем все эти образы оставались под его жестким контролем. Его дар обманывать был пугающим. Однако еще более страшным было то, что увидела Андреа, мельком разглядев его истинную сущность. Для Райнхарта Белнэп был орудием, но не только: у него возникла какая-то нездоровая привязанность к человеку, которым он так ловко манипулировал. При этом, не вызывало сомнений, Райнхарт, как и они с Тоддом, панически боялся Генезиса.

Какова истинная причина этого? С какой целью ее держат здесь?

Андреа Банкрофт принялась машинально расхаживать по комнате – животное в клетке, – стараясь всеми силами раздуть в груди тлеющую искорку надежды. «Пессимизм ума, оптимизм воли» – таково было жизненное кредо учителя испанского языка, преподававшего в университете, старого вояки, почитавшего коммунистов и республиканцев. Андреа вспомнила отрывок из испанского поэта Рафаэля Гарсия Адевы, чьи стихи ей пришлось переводить:

El corazón es un prisionero en el pecho,

encerrado en una jaula de costillas.

La mente es una prisionera en el cráneo,

encerrada detrаs de placas de hueso…[87]

Она вспомнила эти строчки, но они не принесли облегчения. По крайней мере, настоящему пленнику известно, где находится его тюрьма. Она же понятия не имела, где оказалась. Действительно в сельских районах штата Нью-Йорк? Вполне возможно. Правда, Андреа знала, что это не настоящая тюрьма; Райнхарт назвал ее «монастырем», и ей показалось, что это не просто шутка. В заброшенном монастыре должно быть много келий, подобных этой, которые легко переоборудовать в тюремную камеру, чтобы выход стал физически невозможен. Может быть, Тодд на ее месте и придумал бы что-нибудь. Но она не Тодд. Для нее задача выбраться отсюда не имеет решений.

Физически невозможен. Однако тюрьма состоит не из одних стен и дверей. В ней есть и люди, а там, где есть люди, всегда существует возможность чего-нибудь неожиданного. Андреа вспомнила щучий взгляд тюремщика: «Один лишь профессионализм останавливает меня от того, чтобы оттрахать тебя до полусмерти, а может быть, и чуточку дальше». Ее взгляд, помимо воли, вернулся к лампе дневного света над дверью. Омерзительное бездушное сияние вызывало у нее в памяти комнату допросов.