Книга Современная новелла Китая - Ван Мэн

заключении в Циньчэне, и мне ничего не оставалось, как прокрасться на кухню ресторана «Победа» и набрать там себе продуктов в дорогу — я уезжал на следующий день. Меня поймали с поличным, и я не знал, куда деваться от стыда. Поэтому, вновь придя сюда, я напустил на себя солидность. Мы крепко выпили и закусили, и вдруг я увидел ту самую официантку, женщину за пятьдесят. Она тогда пожалела меня, «воришку», благодаря ей меня не побили, отпустив на все четыре стороны. Уже захмелев, я поднял тост за мою «благодетельницу» и предложил дружкам поднести ей бокал. Она оттолкнула мою руку — не знаю я вас — и, бросив презрительный взгляд, ушла, даже не обернувшись. Никогда не забуду этого взгляда, полного отвращения. Когда я работал в деревне, таким взглядом провожали крестьяне новоиспеченную знать, навеселе покидавшую деревню. Я боялся этого взгляда… Скорее всего потому, что в конце семьдесят шестого каждому предстояло сделать выбор: либо беззаветно служить любимому делу, не жалея сил, либо работать спустя рукава, раболепствовать и угодничать. Способный, но никчемный, я и в будущем не найду своего места в жизни. И мне стало страшно. Такая взяла тоска. Тогда я и решил бежать из Пекина, от всех этих «Санъё» и «Сони», от бесконечных вечеринок, которыми так увлекались мои приятели. Танго, румба, диско, вальс-бостон — пошли они все куда подальше! Старик мой не верил, что я еду в Сычуань трудиться, думал, мне просто наскучило в Пекине или я что-то натворил. Дрожащим голосом спрашивал: «Почему?» Я закричал: «Ой, что ты все выспрашиваешь — почему, почему! А нипочему! Нет больше сил! Жить хочу по-другому!» — с тем и уехал…

Подул ночной ветерок, всколыхнул расшитые занавески, принес нежный аромат сирени, за окнами зашептались деревья.

Цинь Цзяна было не узнать. Он словно обрел дар речи, рассказывая о своей жизни. Куда девались его обычная скованность, дурное настроение во время нескольких наших с ним встреч. Теперь у меня было достаточно материала. Напишу о том, как жизнь изменила человека. Как Цинь Цзян, покинувший дом, оттого что захотел «жить по-другому», превратился в «инженера человеческих душ» и вернулся талантливым писателем. А отец и понятия не имеет о том, что способный молодой человек, которого он так превозносит, и есть его непутевый сын…

— Я рад за тебя, Цинь Цзян. Путь, который ты прошел, помог тебе занять свое место в жизни. Почему ты не хочешь встретиться с отцом? Не понимаю… Почему не хочешь его порадовать?

Видимо, я допустил бестактность — мой вопрос задел его за живое.

— Я собирался с ним повидаться, — сказал он после долгого молчания. — Теперь, когда добился цели. Появиться перед ним с университетским значком на груди. Посмотреть, какое у него будет лицо. Но встретиться с ним прямо на церемонии вручения премий не решился, чтобы не напугать. Ну а потом… Ладно, после доскажу. Сейчас не хочется.

— Почему?

— Есть причина.

В его голосе зазвучали печальные нотки. В темноте я не видал его лица, но представил, каким измученным оно было и удрученным.

— В чем же все-таки дело?

Он вздохнул:

— Кое-что случилось на днях, но это длинный разговор. Ну все, спать, спать!

— Что-то не спится. Ты говори.

Он уже не слышал меня. Лишь красный огонек сигареты мерцал у его изголовья.

II

Прошел второй день, потом третий. До вечера на заседании группы. А потом — нескончаемые визиты: журналисты берут интервью, редакторы договариваются о рукописях. Он вечно занят, а когда гасим свет, у него просто не остается сил на разговоры. На четвертый день после ужина мне удалось вытащить его из гостиницы прогуляться в скверике.

— Ты слишком уступчив! Ждешь, пока они сядут тебе на голову?

Поболтали о том о сем. Небо подернулось вечерней дымкой. Мы сели на каменный парапет клумбы.

— Ты чем-то озабочен все время. Что-нибудь случилось?

Он улыбнулся:

— Еще говоришь о чьей-то навязчивости. А сам?

— Ну ладно, хватит, тебе, я вижу, этот разговор неприятен.

Он ответил не сразу, чуть погодя:

— Таить на сердце тоже нелегко.

Плыла в облаках луна. О чем-то шептал прохладный ветерок. Сверчок пел свою песню. Из темноты вынырнула машина и бросила на нас тень жавшихся друг к другу деревьев. Он сорвал стебелек, сунул в рот.

— Честно говоря, я очень благодарен литературе за то, что она заставила меня учиться у жизни. Случись нечто подобное раньше, я глубоко страдал бы, терзался, даже впал в отчаяние, а сейчас для меня это просто трагедия человека, идущего по жизненному пути. Литература пробудила меня, закалила.

— Ты говоришь о каких-то недавних событиях?

— Да.

— Так в чем же все-таки дело?

— Опять надо начинать издалека.

Он выплюнул стебелек.

— Я тебе не рассказывал, как в конце семьдесят шестого вслед за другими поехал в Чунцин и поступил матросом на судно. Еще мальчишкой я любил играть в корабли и мечтал о живописных берегах Янцзы. Можешь смеяться надо мной, но именно отсюда, думал я, исполненный честолюбивых планов, надо начинать настоящее плавание по жизни. Эх, только не осталось во мне и капли выносливости, так необходимой в этом плавании. Мышцы обмякли от виски и бренди. Одолевать учебники — ночь напролет, не смыкая глаз, при свете одной-единственной лампочки? Где мне было выдержать! Я мог танцевать до рассвета под ослепительно сверкающими люстрами, не чувствуя усталости. Но сидеть над скучной книгой? Это было мне не под силу! Я привык валяться на диване, задрав ноги, меланхолично слушая легкую музыку. Да что говорить, даже простейшая работа матроса до смерти надоедала: рев винтов действовал на нервы; десять, а то и больше дней сплошных мучений: пассажирское судно плавало из Чунцина в Шанхай и обратно. Эта работа была не по мне. Я знал, что давно ни на что не гожусь. Ни одного дела не мог довести до конца: начну, бывало, дневник, твердо решив «вести его до конца жизни», «фиксировать каждый этап моей вдохновенной борьбы». Но больше, чем на одну запись, меня не хватало. Взялся учить английский, купил учебник, маленький транзистор, но, выучив ABCD, почувствовал, что дальше дело не пойдет, учить японский, пожалуй, реальнее — в нем много китайских иероглифов, понятных с первого взгляда. В общем, я забросил английский. Мысленно не раз возвращался к моим пекинским приятелям, представлял себе «Матушку-Москву» и «Радость», с удовольствием думал о диско и «Санъё», о видеомагнитофоне, где можно посмотреть столько интересного, захватывающего. Я вернулся бы ко всему этому, и очень скоро, продолжал бы жить этой сытой, пустой, бессмысленной жизнью.