Книга Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

решит. Оказывается, желания старого вождя, намерение не отдавать внука ничуть не интересовали прекрасную джемшидку.

— Он стар. Он скоро погасит свой факел в потоке забвения. И к счастью своему. Что бы сказал он внуку, когда тот встал бы перед ним и спросил… Спросил, как он сделал свою мать убийцей? Да, да, я убийца. Я держала нож в руке, я ударила. Я забрызгала кровью иомуда свои чистые девичьи одежды, я видела вот этими своими глазами агонию иомуда, которого я убила. Я убийца. И пока мой сын не отомстит за мать, нет покоя моей совести… И это сделает мой сын! Я бессильна! Если сын на голой ладони изжарит над огнем яичницу, и то не сможет отплатить добро матери! — Она бросилась в соседнюю комнату, едва прикрыв наготу. Она хотела разбудить мальчика. Она выкрикнула в припадке истерики: — Мой родненький! Мой богатырь! Возьми нож! Отомсти за мать!

Она металась и кричала. С трудом Алексей Иванович увел ее. Он уговаривал ее первыми пришедшими на ум словами. Он говорил о том, что степь не место для воспитания человека нашего времени. Что степь дика и страшна. Что ребенка подстерегают в кочевье на каждом шагу болезни, зараза.

— Ты сама, перестилая ему постель, вытряхнула скорпионов. В помещение заползли от холодного ветра самые настоящие каракурты. В стенах я нашел клещей, разносчиков персидского возвратного тифа. У мальчика на ножке уже вскочил аллепский прыщ — пендинка. Ты сама рассказывала про мальчика-бербера, как он полез на фисташковое дерево и его укусила гюрза. И он потерял все пальцы, потому что ему руку зашили в баранью шкуру…

— Мой мальчик… Ручка, нежная ручка моего мальчика, без пальцев… — Она накинулась с самыми настоящими проклятиями на Алексея Ивановича. Он думал, что она задушит его. — Ты не отец, раз ты такое можешь говорить!

— А местные клещи разносят и другую заразу — менингит, — упрямо твердил Мансуров. — Смерть… или на всю жизнь калека!

— Не говори таких слов!

Удивительно, его прозаические доводы успокоили истерический припадок. Она улыбнулась.

— Не будем ссориться. Уже скоро утро. Поцелуй меня.

Любовное томление подобно ночи. Оно от света солнца убежит, словно тень в полдень. На каждом шагу мы встречаем бедствия. Лучше погибнуть от горячего дыхания дракона страсти.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Так хочет время! Мы его рабы.

Шекспир

Того, что любил я ранее, теперь уж не люблю. Лгу: люблю, но скупее. И снова лгу: люблю, но стыдливо, печальнее. Наконец я сказал правду. Ибо так оно и есть: люблю, но люблю то, что хотел бы не любить, а что хотел бы ненавидеть. Итак, люблю, но вопреки воле, по принуждению — в грусти и трауре.

Петрарка

Мансуров принял решение. Он вышел, когда Шагаретт еще нежилась в постели. Обстоятельства благоприятствовали ему. Джемшидские всадники не появились ни ночью, ни утром. Старый вождь, видимо, нервничал. На утренней заре он собрал всех своих, присоединил к своей малочисленной свите повылезших из всех дыр и щелей мюридов мюршида, нищих ободранцев.

Кто просыпается рано, тот увеличивает свое благополучие. Джемшид направился под резким горным, с дождем и снегом, ветром совершать таваф — хождение вокруг мазара святого Абдул-ар-Раззака. Он долго клал поклоны прямо в размокшую глину и, смешав с дождевой водой щепотку земли с надгробия, намазал себе глаза, бормоча молитвы и заклинания.

Весь мокрый, с обляпанными грязью полами чухи он направил свои стопы к метавшемуся в горячке Крейзе. На старого Джемшида вдруг напало раскаяние, и он замыслил испросить прощение у своей жертвы.

— Ну уж это бесстыдство высшей марки! — бормотал Мансуров, спеша в комнату, где лежал раненый.

— Змея выползает умирать на дорогу, — сказал Аббас Кули. — Хочет, и подыхая, укусить напоследок. Аллемани и перед смертью наплетет Джемшиду такое… А Джемшид? Откуда ослу знать цены на сахар и мед? Что Джемшид понимает в событиях мира? А у нас слово лежащего на смертном одре выше слова пророка…

— Не надо было вообще пускать старика к фашисту.

Резкое замечание Мансурова было вполне правильным. Он застал идиллическую сцену. Старый Джемшид проливал непритворные слезы и, по всей вероятности, держал бы фашиста в объятиях, если бы не тяжелое состояние раненого. Слабым голосом Крейзе поучал, вернее, давал инструкции. Он только что закончил перечисление пунктов и местностей, где еще оставались фашистские резиденты. Старому вождю надлежало послать туда людей с продовольствием и теплой одеждой. Крейзе не заметил, когда вошел Мансуров, и тот услышал обрывки фраз, не оставлявших никаких сомнений, что между старым Джемшидом и Крейзе существовали гораздо более тесные отношения, чем можно было подумать. Но кто знает? Не заставят ли события в мире задуматься старого вождя?

— Мы с тобой пили воду клятвы. Мы друзья, — хрипел Крейзе. — Все равно наши придут в Хорасан, Джемшид. И тогда придет час ответа. То, что погибли люди, тебе не поставят в вину. Война! Но то, что ты взял золото, много золота… За золото тебе придется дать отчет, Джемшид! Сюда придет много немцев, очень много. Джемшидов мало. Вы — маленький народ, джемшиды. А судьба малых народов — это участь капли воды, упавшей на раскаленный камень. Лишь под рукой могучего рейха вы, джемшиды, сможете жить… существовать. Не лезь поперек судьбы, Джемшид. Ты связал себя клятвой с великой Германией. Не заигрывай с большевиками. Твой путь с немцами на Бухару, Самарканд, Ташкент. Не меняй пути в дороге, Джемшид! Весной сюда придут немцы. Благодетелями ли джемшидов, палачами ли джемшидов, зависит от тебя… Убей этого красного генерала, Джемшид. Он твой злой рок! Твоя злая судьба. Погибнешь ты, погибнет племя, если… — Он открыл глаза, мутные, безжизненные, и усмешка поползла по его синим губам. — А, вы здесь! Что ж! Так лучше. Мы всегда были врагами, хоть и приходилось улыбаться. Что ж, специфика нашей работы! За помощь, за лечение спасибо! Но я бы вас расстрелял… В подобных обстоятельствах. Уходите! И не пускайте никого… Особенно этих черномазых. Дайте мне покой… — Он выкрикивал последние слова. Он гнал всех от себя. — И я! Великий стратег! С великими планами… замыслами… Я споткнулся о песчинку. Пуля его… ничтожества. Я все предусмотрел. Индия. Вся Азия у ног… И наступил… Наскочил дурак на пулю… На немецкую пулю, которую сам вложил в ружье жалкого старикашки, жалкого джемшида.

Он бредил.

Они вышли из комнаты. Старый Джемшид, ничуть не обескураженный разговором, расстилался перед Мансуровым в вежливостях и повлек всех через весь замок.

— Бефармоид! Пожалуйста!