Книга Духи Великой Реки - Грегори Киз

— Наверняка.

— Что бы ни случилось, мы будем его помнить, — пообещал Перкар. — И я пошлю ему вдоволь воти и пива, где бы он теперь ни обитал, — как только мы доберемся до дому и у меня будет что послать. Надеюсь, ты присоединишься ко мне: мы поднимем кубки за Братца Коня.

— Думаю, мне лучше возвращаться берегом реки, — покачал головой Ю-Хан. — Это и быстрее, и легче, чем снова пересекать горы. Да и Изменчивый теперь… дружелюбнее.

— Когда ты отправляешься?

— Пожалуй, утром.

— Это будет долгое и одинокое путешествие, — сказал Нгангата.

Ю-Хан пожал плечами:

— Я буду не один. Со мной ведь мой родич. — Он кивнул на своего коня, Хууена.

— Конечно. Но нам будет тебя не хватать, — сказал Перкар.

— Как и мне — вас.

Они еще долго говорили о всяких мелочах, глядя, как красноглазая богиня огня танцует среди углей, потом заснули, и хотя Нгангата вызвался нести дозор, даже он к утру с наслаждением похрапывал.

ЭПИЛОГ. РАЗНОЦВЕТНАЯ ВЕСНА

Теплый дух черного воти — восхитительный запах — коснулся ноздрей Перкара. Воспоминание о вкусе напитка могучей силой перенесло его на годы назад, когда он впервые глотнул теплого темного воти, и на мгновение он заново ощутил все то, что испытывал тогда: гордость, радость, любовь и превыше всего — надежду: радостное чувство, что жизнь его только начинается, что великие свершения ждут в раскинувшемся перед ним мире. Неужели солнечный свет мог быть таким золотым, таким ничем не омраченным?

Это было лишь пять лет назад. Сейчас наступила пятая годовщина обряда посвящения его в мужчины, дня, когда отец так нещадно избил его при всех, когда он получил свой первый меч.

— Пей, сын, — поторопил Перкара отец. — Ты дома уже больше года: прошло достаточно времени. Забудь о своем трауре и пей.

Но все же Перкар колебался. Запах был таким соблазнительным… Что сказал он Караку много месяцев назад? «Ты превратил меня в призрак, способный наслаждаться лишь запахом, но который никогда уже не ощутит вкуса…»

Что-то вроде этого. Перкар скупо улыбнулся и поднял чашу, приветствуя отца. Он никогда раньше не думал о Шири как о старике, но сейчас отец показался ему старым. За те два года, что Перкар отсутствовал, тот состарился лет на десять. Волосы его наполовину поседели, глаза окружили морщины печали и страданий.

— За твое Пираку, отец, — сказал Перкар и отхлебнул из маленькой чаши. Напиток, казалось, ударил ему в голову, наполнив ее сладким дымом; потом Перкар с удовольствием почувствовал, как воти пламенной струей наполняет его живот.

— За твое Пираку, сын, — ответил отец и осушил свою чашу. Потом он наполнил оба сосуда снова.

— Может быть, я теперь снова обрел плоть, — пробормотал Перкар, и на этот раз его улыбка стала искренней.

— Что ты хочешь сказать? — удивился отец.

— Ничего, — покачал головой Перкар. — Что-то, что лучше забыть.

Шири взглянул на него своими серыми, как сталь, глазами и печально улыбнулся:

— Мой сын покидает меня, а когда возвращается, его рот полон загадочных слов. Но по крайней мере ты вернулся. И сегодня пятая годовщина того дня, когда ты стал мужчиной. — Он приветственно поднял чашу. Они оба выпили воти.

Тепло напитка начало проникать в кровь Перкара, и наконец он почувствовал, что плечи его распрямились. Он откинулся на подушку. Они сидели вдвоем — отец и сын — в зале для празднеств дамакуты, в которой Перкар родился. Лишь несколько свечей озаряли стены из полированного красного кедра; высоко над ними в темноту уходил свод потолка. На низком столе стояли только горшок с горячей водой и кувшином воти и две чаши.

— Я чувствую себя так, словно стал мужчиной всего год назад, — признался Перкар. — Самое большее — два. Мне трудно судить. Я знаю только, что еще не был мужчиной, когда отправился с Капакой.

Шири коротко и хрипло рассмеялся и налил в чаши еще воти.

— Мы никогда не становимся мужчинами, когда нас начинают так называть, сын. Только потом, когда мы научимся сомневаться в том, чего стоим, появляется шанс обрести мужскую суть. — Он одним глотком осушил третью чашу, подождал, пока Перкар выпьет свою, и снова наполнил сосуды.

— Ты решил, что нам следует сегодня напиться допьяна, да, отец? — спросил Перкар, уже чувствуя странную легкость.

— Допьяна, — согласился Шири. — Очень даже допьяна. После еще шести чаш они весьма продвинулись по этому пути. Перкар чувствовал, как его лицо расслабилось, а потом одеревенело, и, к собственному ужасу, обнаружил текущие по щекам слезы. За месяцы добровольного воздержания он забыл, что воти обладает властью вытаскивать на поверхность самые тайные мысли, высвобождать самые далеко запрятанные чувства: заставлять закаленных бойцов рыдать, словно плаксивых младенцев.

Отец Перкара раскачивался взад и вперед, и когда он заговорил, шелест его лилово-черной мантии лишь подчеркнул тишину, в которую падали слова:

— Когда ты выберешь себе землю, сын? Когда построишь собственный дом? Твой младший брат, Хеньи, отправился уже четыре месяца назад.

Перкар закусил губу. Он старался отмалчиваться, когда об этом заходила речь, держать все свои переживания при себе. Но сейчас внезапно слова вырвались и помчались как своевольные жеребята.

— Когда выберут все остальные, — воскликнул он громче, чем хотел. — Когда все, кому я принес беду, выберут для себя лучшие земли для пастбищ, тогда отправлюсь и я!

Отец нетерпеливо махнул рукой:

— Многие из тех, кому ты принес беду, мертвы.

— Тогда, значит, их дети.

— Со сколькими поколениями собираешься ты расплачиваться, сын мой? Ты искупил свои грехи — остановил войну с менгами и выпросил новые земли для скотоводов. Сказать по правде, никто и не узнал бы о твоих ошибках, если бы ты сам, вернувшись, не рассказал о том, как все случилось. Отряд, с которым ты уехал, был бы не первым из тех, что отправились в Балат и не вернулись.

— Да, — кивнул Перкар, — мне приходилось слышать, как некоторые обвиняли во всем альв. Акера и его братья даже стали их выслеживать.

— И никого не нашли, — заметил отец. — Никакого зла никто никому не причинил.

Однако Перкару казалось, что зло все же совершилось, раз его соплеменники все еще продолжают винить альв, и даже хотя правда теперь всем известна, воины вроде Акеры все еще используют воображаемый урон как предлог для нападений на них. Истина оказалась слабой защитой против воинственных устремлений. Но обвинения в адрес альв представлялись Перкару еще не самым худшим из случившегося.

— Самым неприятным является отношение ко мне соплеменников, — пробормотал юноша.

— Как к герою? Ну так ты им и являешься. О тебе уже поют песни. Как же ты хотел, чтобы к тебе относились? Как к человеку вне закона, изгою? Разве это принесло бы тебе облегчение? — Шири улыбнулся и стиснул плечо сына. — Наказание для героя — это то, что с ним и обращаются как с героем. Ты это скоро почувствуешь. Отправляйся выбирать себе землю, сынок. Ты достаточно ждал.