Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Помимо прочего, участие в этих проектах обеспечило семью и дало возможность без суеты и спешки завершить работу над новым романом.

К сорокалетию Полякова подоспел двухтомник, который выпустило издательство «Художественная литература». Тираж по тем временам был очень приличным, тем более для собрания сочинений: 25 тысяч экземпляров. Профинансировал издание В. Долгов, который еще в 1990-м, будучи директором Литфонда РСФСР, тиражом полмиллиона выпустил моментально разошедшийся «Апофегей».

В предисловии, подводя некоторые творческие итоги, Поляков подчеркивал, что «больше всего не хотел спрямлять свой путь, подгоняя его под складывающийся ныне довольно забавный стереотип борца с былым режимом. Непонятно только, на чем он держался, коль все были борцами. Более того, совершенно сознательно я поместил под общей обложкой вещи, на первый взгляд взаимоисключающие: рядом с повестью «Сто дней до приказа», очень в свое время обидевшей известную часть армии, читатель найдет работу «Между двумя морями», посвященную героической странице отечественной словесности — фронтовой поэзии. А повесть «ЧП районного масштаба», воспринятую некогда как «антикомсомольский манифест», он сможет сравнить со стихами, где те же подробности юности осмысливаются в ином свете. Никакого внутреннего противоречия тут нет, а есть всего лишь стремление на самом элементарном уровне приблизиться к неоднозначности жизни. Литераторы, специализирующиеся исключительно на воспевании или исключительно на сокрушении, всегда напоминали мне незабвенного Тома Кенти (герой романа Марка Твена «Принц и нищий». — О. Я.), коловшего большой королевской печатью орехи.

Мне очень хочется, чтобы читатель, открывший этот двухтомник, отрешился от скандальной атмосферы, в какой появлялись в печати иные мои повести, и увидел в них то, чем они являются на самом деле, — попытку разобраться в судьбе моего поколения, пришедшего в сей мир в пятидесятые годы, проведшего детство и юность под тяжкими сводами довольно странного государственного сооружения, а зрелость свою встретившего на развалинах…».

Как видим, и в сорок лет критический взгляд на советскую эпоху разочарованного идеалиста еще преобладал над взглядом умудренного жизнью мужа, внимание которого прежде всего привлекают достоинства, а не недостатки. Но это, несомненно, объясняется свойствами характера. Впрочем, предисловие написано в 1992-м, когда по первоначальным планам и должен был выйти двухтомник.

В послесловии к нему Владимир Куницын отмечал: «Читатель признал Юрия Полякова. Признал и, кажется, полюбил. Но не тут-то было с профессионалами, а особенно с профессиональной, маститой, престижной критикой. Она молчала, и более того, молчала с какой-то полупренебрежительной улыбкой. Даже и не разбираясь в предмете, она скептически не доверяла всеобщему успеху поляковских повестей, подозревая в самой очевидности этого успеха некий каверзный подвох со стороны удачливого автора. Эта некая чванливость нашей литературной элиты, думается, проистекает из недоверия к эстетическим вкусам широкого читателя, почти кастовой привычки узурпировать право окончательной оценки, и если эта оценка расходится с мнением читателей, то, как бы много их ни было, по мнению касты, тем хуже для самого читателя».

Впрочем, его слова вполне можно отнести и к более позднему времени. С тех пор ничего не изменилось: автор, который пишет так, что его произведение может прочесть любой уважающий книгу человек, по-прежнему неинтересен чванливой критике, готовой раздавать высокие оценки и премии только тем, кого она принимает в свою тусовку. А тогда, в сугубо политизированные 1990-е, даже владельцы книжных магазинов позволяли себе роскошь брать на продажу книги, ориентируясь не на литературные достоинства и даже популярность писателя, но на его политические убеждения.

Куницын подметил черту, которая всегда отличала Полякова-писателя: «Мне импонирует то, что Ю. Поляков пошел для писателя самым трудным путем — он прежде всего сосредоточился на слове, языке, лексике своих произведений, начал искать свой стиль, свою манеру изложения, доверившись органике таланта. И этот расчет оказался верен. Могут устареть драматические коллизии, потерять социальную остроту некогда горячие конфликты, может уйти с политической сцены даже сам предмет разговора, как это случилось недавно с комсомолом, но — остается слово, оно живет уже как самоценный организм, храня в себе лексическую генетику явлений, становясь, помимо художественного, фактом общественной жизни».

Впрочем, «горячие конфликты», описанные в новом поляковском романе «Козленок в молоке», своей социальной остроты не утратили и в наше время.

Отступление седьмое.

«Лихие девяностые»

1990-е недаром получили это прозвище — «лихие». Это было время, когда большинству граждан приходилось лихо, — и время лихих людей, оказавшихся всесильными благодаря деньгам, доставшимся им неправедным путем. С 1990 по 1995 год по фальшивым авизо были получены триллионы рублей, которые, как в черную дыру, ушли в Чечню. Проходили они через банк «Столичный» Александра Смоленского, одного из олигархов-банкиров, прочно закрепившихся у власти. В это время «процвел» Ходорковский, который, кстати, пришел работать в Бауманский райком ВЛКСМ вскоре после того, как оттуда ушел Поляков. Банк «Менатеп» поднялся на «комсомольских» деньгах. А потом Ходорковский вовремя оказался в нужном месте и получил через залоговые аукционы несметные богатства, какие честно заработать невозможно. Неспроста в 1998-м, в день рождения Ходорковского, был убит мэр Нефтеюганска Владимир Петухов, мешавший его компании требованиями выплаты в местный бюджет предусмотренных законом налогов.

Тогда вообще много стреляли, прямо на улицах, так что граждане привыкли слушать сообщения об очередном происшествии с «контрольным выстрелом в голову». В 1993-м Россия вышла на второе место в мире после США по числу покушений на финансистов. В стране убивали банкиров, заводчиков, рестораторов, продюсеров, нефтяников, торговцев. И писателей. Так погиб друг Высоцкого сценарист и прозаик Артур Макаров, ставший посредником при перепродаже криминального золота. На полном ходу был выброшен из поезда хороший знакомый Полякова поэт Юрий Дудин, уроженец Грозного, который завел общий бизнес с чеченцами. Странной смертью умер другой знакомец — журналист и депутат Юрий Щекочихин.

Банкиры обратились с открытым письмом к президенту и силовикам, взывая о помощи. В убийствах в основном подозревали конкурентов и деловых партнеров. Толкали на преступления жадность, стремление все сосредоточить в одних руках, нежелание делиться и уступать. Убийца-исполнитель не имел ничего личного против жертвы, убивать было его собственным бизнесом. При каждом очередном преступлении непременно объявлялось, что «в городе объявлен план-перехват, но задержать убийц по горячим следам не удалось». Еще хуже было с поисками заказчика. Год от года способы расправы становились изощреннее, в ход, помимо обычного оружия, пошли снайперские винтовки, взрывчатка и даже яд… Так, токсичным веществом, заложенным в телефонную трубку, был отравлен Иван Кив ил ид и, издатель газеты «Век», где Поляков опубликовал несколько своих материалов.

«Мы с Геной Игнатовым тогда повадились ходить в Краснопресненские бани, располагавшиеся неподалеку от моего дома на Хорошевке, — вспоминает о том времени Поляков. — Однажды с веничками под мышкой мы направлялись к месту помывки и увидели толпу крепких нерусских парней, одетых в спортивные костюмы. Крича и плача, они плотно окружили что-то лежащее на земле. Мы поднялись на ступени и спросили у банщика, спокойно курившего на крыльце: