Книга Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– Да, дедушка, при ней… Как приехали мы в Яицкий городок, так и вспомнил государь обещание сосватать мне невесту. Но приключилось невиданное… Сидели мы в казачьем каменному дому по лавкам, а государь у окошка. И случилось ему глянуть на улицу. А из дома Кузнецовых, что стоял напротив, выбежала моя Устиньюшка… – Тимошка тяжело сглотнул подступивший к горлу ком, кашлянул в кулак, покосился на Данилу. – Одета в лучшую свою фуфаечку, в кисейной рубашке, рукава у нее по локоть закатаны, а руки в красной краске… Потом сказывала мне Устиньюшка, что красила она в тот день шерсть, хотела своему родителю да братьям кушаки ткать. Глянул на нее государь и глаза оторвать не может. Вопрошает у всех – чья, дескать, казачка? Все в ответ ему и говорят – Петра, дескать, Кузнецова дочь это, государь. А у меня сил не достало присовокупить, что это-де и есть моя невеста…

Тимошка задохнулся от волнения, умолк. Герасим встал, налил из кувшина в деревянную кружку холодного кваса, протянул Тимошке. Тот через силу глотнул раз-другой, отставил.

– Потом, когда государь на второй же день обвенчался с Устиньей Петровной, всенародно нарек ее императрицей, узрел он мое печальное лицо да и вопрошает: «А где, Тимошка, твоя невеста? Давай, брат, и вторую свадьбу окрутим! Я от своего слова не отступлюсь». – «Нету у меня, государь, – говорю я ему, – боле невесты… Моя невеста ныне наречена государыней императрицей…» Тут государь и уставил на меня тяжкий взгляд да и говорит строго: «Забудь ее таперича, Тимоша. Добром прошу: забудь! Из сердца вынь и отринь напрочь! Ведь она теперь царица». Упал я перед государем на колени да и сказал как на духу: «Руби голову мою непутевую, государь! Домогаться любви ее и в помыслах не смею, а помнить и любить буду. Буду любить, покудова глаза мои солнце видят… И по следу ее на земле идти буду, покудова на четвереньках да ползком ползти смогу…»

Тимошка снова умолк. Рядом с Данилой тихо плакала Дарья, напротив на лавке пообок с Герасимом шмыгала отсыревшим носом русоволосая Степанида, жалея Тимошу, Устиньюшку и невесть где пропавшего атамана Илью Федоровича, который так нежданно пал ей на сердце… Гришатка хмурил брови и хрустел пальцами, сжимая их в кулаки, – жаль что его рядом с Тимошкой тогда не случилось, уж он-то бы всенепременно…

– «Любишь ли так сильно?» – спросил у меня государь Петр Федорович и своей рукой с колен поднял, в глаза смотрит, испытывает. – «Больше жизни своей, государь-батюшка! – поклялся я ему. И прибавил при этом, ничуть не кривя сердцем: – Скажи она: Тимоша, дай жизнь твою за единый мой вздох – и отдам с радостью, не кручинясь, что меня боле не будет на свете». Опустил голову Петр Федорович, тихо молвил мне: – «Прости тогда, Тимоша. Моя ли вина, что и мой взгляд на ней окаменел? – Помолчал малое время да и говорит доверительно: – Будешь при мне и при ней, как только наша сила верх возьмет. А таперича служи при ней, береги ее, доколе силушки и жизни хватит», – сказал так да вскорости, не взяв штурмом кремль в Яицком городке, и уехал к Оренбургу. А там и великое побоище под Татищевой крепостью произошло в конце марта… Побили государево войско, ушел он на Каменный Пояс. Спустя малое время полки генерала Мансурова взяли Яицкий городок… В том сражении драгунский палаш и рассек мне лицо. – И Тимошка снова потрогал розовый шрам. – Чудом дядя Маркел свалил драгуна, не дал ему вторым ударом добить меня… Он-то и вывез меня из Яицкого городка темной ночью, увез на потаенное зимовье, именуемое Верхнее Примочье, что на реке Моче, от Иргиза севернее к городу Самаре. Тамо и повстречался я сызнова с атаманом Ильей Федоровичем Араповым, – неожиданно объявил Тимоша.

Данила, который слушал Тимошу и одновременно вспоминал свой сон о том, как ездил в Яицкий городок на свадьбу внука, едва не подпрыгнул от Тимошиного известия:

– Как это – с атаманом Ильей Федоровичем? – И в растерянности заглянул внуку в глаза: не шутит ли? – Неужто не сгиб он под Татищевой?.. Ведь и со мной что вышло? Сидим мы с Иваном Халевиным в казанской тюрьме, и вдруг, это выпало на утро одиннадцатого июля, слышим – пушки стреляют из города, а в городе бомбы рвутся! Смекнули: государево войско наступает! Возликовали несказанно, ждем – ну как государю выпадет добрый жребий и возьмет он Казань? И взял к обеду – солдаты и дворяне из ополчения едва успели в каменном кремле укрыться. А всех колодников из тюрьмы выпустили на волю… Отыскал я государя Петра Федоровича, в ноги ему упал, о себе и о нашей давней встрече напомнил. Да и спросить отважился про тебя, Тимоша, про Илью Федоровича…

– Неужто признал тебя? – удивился Герасим.

– Признал, признал! И говорит так печально: «Оставил я, дескать, внука твоего в Яицком городке. Атамана Арапова видел в последний раз под Татищевой крепостью – скакал он со своими казаками наперехват драгунам, которые в угон за мной пустились. Должно, сгиб отважный атаман, потому как боле его никто не видел…»

– Что еще сказал государь? – заволновался Тимоша. – Знал ли он, что Устинью Петровну увезли в Петербург, показать императрице?

– О том он, полагаю, не был осведомлен. Но думаю теперь: взяв Пензу, государь мог и прослышать от тамошних чинов, что увезли Устинью Петровну в столицу, а узнав об этом, всенепременно двинется на Москву… Но достанет ли у него силы? – засомневался Данила. – Лучшие полки работных с заводов Каменного Пояса побиты под Казанью. Башкиры, сказывали, на Москву с ним не пошли, воротились в свои земли… Да, а что же атаман Илья Федорович? Как уцелел-то? – спохватился Данила, тормоша внука.

– Пулями поранили его драгуны тогда, крепко поранили. Кузьма Петрович Аксак – сказывал ты мне о нем, помнишь? – подобрал его еле живого да и привез на то же зимовье, где и я обретался. А оттудова Кузьма Петрович увез нас всех, немощных, на потайное пристанище, давно ему ведомое, что на реке Чагре, именуемое Тепленький Овраг[34]. Тамо и отлеживались мы весну да лето. Беглые старцы лечили нас травами, отпаивали козьим молоком. Подолгу, выйдя из того оврага к излучине Чагры, сидели мы с атаманом Ильей Федоровичем между двумя молодыми осокорями, слушали птиц, говор ветра с листвой, и сами говорили о неведомом Беловодье, о государе Петре Федоровиче… А о государе в том пристанище никаких сведений не было – старцы остерегались покидать свое насиженное место. Тогда Илья Федорович и Кузьма Петрович уговорили немногих своих товарищей, в том числе и дядю Маркела, вновь идти к Алтайскому Камню, там поселиться на вольных землях. Потому как здесь, на Руси, жизни им все едино не будет – изловят всенепременно и сказнят.

– А где же Маркелов брат Тарас? – спросил Данила, ласково обнимая за плечи всхлипывающую от переживаний Дарью.

Тимоша, помолчав, ответил, что Тарас Опоркин погиб при последнем сражении под Яицким городком. У него под конем взорвалась бомба, брошенная пушками Симанова из земляной крепости.

– Когда же ушел атаман Илья Федорович из того Тепленького Оврага? – спросил Данила и сокрушенно покачал головой. – Эх, кабы остался он там, непременно съездили бы повидаться.