Книга Влюбленные женщины - Дэвид Герберт Лоуренс

Она провела в волнении весь вечер. Гудрун казалось, что Джеральд должен ее избегать или еще как-то выразить негативные чувства. Но он говорил с ней спокойно и ровно, как и со всеми остальными. В его душе царили покой и задумчивость.

Гудрун пришла в его комнату, сгорая от любви. Джеральд был прекрасный и недоступный. Он целовал ее, они занимались любовью. Ей было хорошо с ним. Но он оставался прежним — далеким, светлым, отрешенным. Гудрун хотелось говорить с ним, но мешало все то же — его прекрасное и невинное состояние полной оторванности от действительности. Она чувствовала себя измученной и порочной.

Однако утром Джеральд взглянул на нее с отвращением — в его глазах она увидела ужас и даже ненависть. Гудрун вернулась на прежние позиции. И все же он ничего не предпринимал против нее.

Лерке теперь всегда ее ждал. Маленький скульптор, привыкший к одиночеству, почувствовал, что наконец появилась женщина, которая может что-то ему дать. Он пребывал в постоянном беспокойстве, стремился говорить с ней, ухитрялся всякий раз оказываться рядом. В ее присутствии он становился проницательным и остроумным, его тянуло к ней словно магнитом.

Лерке не считал Джеральда соперником. Тот был непосвященным, аутсайдером. Но все же он вызывал у Лерке неприязнь, потому что был богатым, гордым и красивым. Правда, эти вещи — богатство, высокое социальное положение, физическая красота — были не сущностными. Когда дело касалось такой женщины как Гудрун, он, Лерке, обладал возможностями, какие и не снились Джеральду.

Как мог Джеральд надеяться удовлетворить женщину такого масштаба как Гудрун? Он что, думал, ему поможет гордость, или властная воля, или физическая сила? Лерке знал нужный секрет. Подлинная сила не в том, чтобы бить наотмашь, а в том, чтобы проявлять гибкость и подлаживаться. Он, Лерке, знал толк в вещах, где Джеральд был простофилей. Он проникал в глубины, куда Джеральду со всеми его знаниями путь был закрыт. Джеральд как послушник остался на паперти таинственного храма, каким была эта женщина. Но мог ли он, Лерке, проникнуть в святая святых храма, отыскать там ее сущность и вступить в борьбу — с этой змеей-искусительницей, свернувшейся кольцом в сердцевине жизни?

Чего же все-таки хочет женщина? Одного лишь социального успеха, удовлетворения амбиций в свете, в человеческом обществе? Или союза в любви и добродетели? Хочет ли она «добродетели»? Только дурак мог подумать, что Гудрун этого хочет. Это был бы взгляд постороннего — с улицы. Переступите порог, и вы поймете, что у нее нет никаких иллюзий относительно высшего общества и того, что оно может дать. Внутри же храма ее души была едкая атмосфера коррозии, волнующая чувственная тайна и живое, проницательное, критическое сознание, помогающее понять, насколько уродлив и ужасен мир.

И что же тогда? Неужели одна только слепая страсть может удовлетворить ее в настоящий момент? Нет, она переживет угасание сильного чувства. Столкнулись две несломленные воли, вызвав множество сложных ситуаций, чувство угасает, в ее подсознании идет окончательный анализ неудачного опыта — в то время как внешний вид не меняется, она даже выглядит более сентиментальной.

Однако между двумя людьми — любыми людьми — сфера чувственного опыта ограничена. Достигнутая кульминация в отношениях — уже навсегда, дальнейшего развития нет. Возможно только повторение испытанного, или участникам надо расстаться, или одному подчиниться воле другого, или умереть.

Джеральд проник во все внешние отделы души Гудрун. Он был для нее самым ярким образцом существующего мира, ne plus ultra[181]мужской половины человечества в ее представлении. В его лице она познала мир и отказалась от него. Знакомясь с ним, она была Александром[182]в поисках новых земель. Но новых земель не было, и мужчин больше не было, были только живые существа, маленькие люди, вроде Лерке. С миром она покончила. Оставалась только сокровенная личная тайна, чувства внутри эго, непристойное церковное таинство окончательного распада, мистическая фрикционная деятельность по дьявольскому снижению активности, разложение жизненно важных органов.

Все это Гудрун понимала не разумом, а подсознанием. Она знала, каким будет ее следующий шаг, знала, что будет делать, оставив Джеральда. Его она боялась — он мог ее убить. Но она не хотела быть убитой. Тонкая нить еще связывала ее с ним. Не ее смерть должна поставить точку в их отношениях. Ей было куда расти, ей предстояло многое пережить, познать изысканные ощущения — ей далеко до смерти.

Невероятно изысканных ощущений Джеральд не мог ей дать. Он не затрагивал сокровенных глубин ее души. Но куда не доходили грубые удары Джеральда, с легкостью проникал изящный, вкрадчивый клинок понимания Лерке. Для Гудрун пришло время поменять партнера, перейти в руки искусного мастера. Она знала, что Лерке в глубине души обособлен от всего, для него все одно — земля, рай или ад. Он не признает верности, обязательств. Он одинок и, отрешившись от прочего, поглощен только собой.

Тогда как в душе Джеральда еще не исчезла полностью привязанность к другим, к миру. Это говорило о его ограниченности. Ограничения его связывали, делали borné[183], зависимым от приверженности к добру, справедливости, к цельности, конечной цели. Он никогда бы не согласился, что конечной целью может быть прекрасный и таинственный опыт умирания при сохранившейся воле. И это тоже говорило о его ограниченности.

Когда Гудрун объявила, что Джеральд ей не муж, Лерке возликовал. Скульптор, казалось, парил в воздухе как птица, поджидая, когда лучше опуститься. Хорошо чувствуя момент, он не стал сразу завоевывать Гудрун. Но, повинуясь безусловному инстинкту во мраке своей души, он тайно общался с ней, незаметно для чужих глаз, но достаточно ощутимо для него.

В течение двух дней он продолжал вести с ней разговоры об искусстве, жизни — оба находили в них большое удовольствие. Они расхваливали прошлое, сентиментально, по-детски восхищаясь достижениями ушедших веков. Особенный восторг вызывал у них конец восемнадцатого века, время Гёте и Шелли[184], Моцарта.

Они играли с прошлым, с великими фигурами прошлого, словно разыгрывали партию в шахматы или забавлялись с марионетками, — все для того, чтобы доставить себе удовольствие. Великие люди были куклами, а они двое были за Бога и вели спектакль. Что касается будущего, то о нем они никогда не говорили. Только однажды они хохотали до упаду над придуманной ими пародийной версией гибели мира по вине изобретателя: инженер разработал такую адскую взрывчатую смесь, что она разорвала Землю пополам, и две половинки, к отчаянию землян, поплыли в космосе в противоположных направлениях. Или несколько иной вариант: жители каждой половинки уверены, что именно они избранные, а оставшиеся на другой — грешники и должны быть уничтожены. В результате — конец света. Или страшное видение Лерке: Земля замерзает, все замело снегом — только полярные медведи, песцы и люди, похожие на страшных снежных птиц, выживают в ледяном кошмаре.