Книга Сказание о Старом Урале - Павел Северный

– Про колыванскую голубенькую руду дознались.

– Правда. Но дознался вашим способом. Подкупом. А что получилось? Вы сами отдали ее в руки государыни и получили звезду за усердие: Российскому государству серебро нашли!

– Вовремя тогда успел, слава богу. Опередил ваше донесение, иначе чесать бы затылок!

– Потому, что в ваших вотчинах эхо громкое. Я чихну в Катерининске, а вы слышите. Вот вы упомянули сейчас про дворян. Знаете, что подумал?

– Что-то не догадаюсь никак.

– За правду не обижайтесь. Я подумал, что вы сами их на себя поднимаете, чтобы власти провели розыск, угодный вам по результатам то есть, чтобы спрятать концы с помощью государственных чинов и обелиться тем самым навсегда.

– Право же, так далеко вперед не заглядывал. Но ежели будет розыск против меня, никто ничего не найдет. Может быть, защищаясь, потеряю немало, но выйду сухим из этой купели. А в прегрешениях против государства только вместе со всем дворянством покаюсь. Мучить и истязать народ в государстве не Демидовы начали. Не Демидовы погнали со всей России народ на Каменный пояс. Смута вокруг престола, смута церковная, жестокость дворянская народ сюда вела; он и помог нам рудное богатство на Урале завести.

Глядите-ка, ваше превосходительство: на Демидова поместная знать навалиться готова, а против Бирона никак не осмелеет. Один Волынский было голову поднял, да живо без нее и остался. Катают господа наши царицынского любимчика на своих загривках. Нет, не видать им моей гибели! Перед ними на колени не стану. По воле Петра я сам дворянин российский, не хуже иных. Только что подковы коням, кои возок моей жизни везут, я сам своей рукой выковал. По сему и уверен, что с этими подковами кони возок мой на любой пригорок вывезут. Ежели начнут меня тормошить, по-медвежьи стану отбиваться. Клочья моей шерсти полетят, конечно, но всех собак мертвыми возле себя положу.

Некому в столице Демидовых осуждать. У всех судий рыла в пуху, а руки в крови. Народ всем судья. Он, может быть, в грядущую пору всех нас осудит. Только, по моему разуму, до этого еще далеко. Сейчас он – как дитя малое, от нас, хозяев, страдает, от нас же и спасения ждет...

Вот так. А земляничку кушайте, Василий Никитич.

Ну, уж если придет крайность и понадобится следы прошлого надежно скрыть, огонь пущу по всей демидовской дороге. Все выпалит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Лето выдалось жаркое и сухое.

Реки и заводские пруды обмелели так, что дохла рыба. Тысячи лесных речушек высохли до дна. Вода в родниках стала теплой. Рожь и овсы высыхали на корню, шелестели под ветром, как солома. Только на малину был урожай...

Под конец июля лесные царства по всему Уралу занялись пожарами. Уже во многих демидовских вотчинах ватажила стихия лесного огня...

К Шайтанскому заводу огонь подступал вплотную, от его жара паром курилась вода Ревды. При зловещих отсветах пожара, в удушливом дыму, проникавшем во все щели шайтанского дома, медленно умирал чахоточный Василий Демидов, которого отец так и поскупился отправить в теплые края; дядя Акинфий же просто позабыл о племяннике.

С верхнего яруса Наклонной башни в Невьянске Савва со всех сторон видел зарево пожарища. Особенно сильно бушевал огонь возле Верхотурья и Екатеринбурга, в стороне извечных уктусских урочищ. Ночами в Невьянске собакам не было покоя: из горящих лесов выбегало зверье и металось во тьме по заводу.

У местного народа была одна забота: дойдет или не дойдет огонь до их жилья.

Пугая население, отовсюду ползли одни и те же слухи, что за великие грехи против истинной веры весь Каменный пояс выгорит дотла. Народ только молитвами заслонялся от лесного огня. А тот неудержимо катился по краю, верста за верстой, оставляя черную, обезжизненную пустынную дорогу смерти.

Охваченные страхом, жители деревень сбегались к заводам и на берега рек. Из тайных лесных скитов выходили кержаки. Шли по заводским улицам, обвешанные иконами, с пением псалмов, уже не боясь обнаружить себя. Утоляли жажду из общих колодцев. На это шествие никто не обращал внимания, у всех была единственная мысль – не подпустить огонь к своему жилью.

Возле Тагила занялись огнем леса за Высокой горой. Горели они на Баранче и Кушве. Небо над Тагилом день и ночь заволакивали черные тучи смоляного дыма, сыпалась из этих страшных туч пушистая сажа, копоть стояла в воздухе.

Акинфий Демидов много раз в день поднимался на крышу дворца посмотреть на ближние пожары. Загоняя лошадей, скакали к нему со всех концов гонцы от приказчиков с одинаковой вестью: дескать, лесной огонь силы не теряет. Обычные лесные пожары для Акинфия не диковина. Перевидал множество, не раз загорался даже Невьянск. Но в это лето шалый огонь пугал даже Акинфия. Казалось ему, что стихия, как бы опережая его, хотела скорее выжечь следы демидовского прошлого.

Акинфий страдал бессонницей. Бродил по покоям дворца, погруженный в раздумья. Те, о ком он столь откровенно беседовал с генералом Татищевым, поместные дворяне, уже начали травлю. Сыпались тайные донесения из столицы. Он уже знал, кто из крупных дворян особенно ретиво старался действовать против него. Ему стало известно, что к помещикам присоединились некоторые иноземцы, мечтавшие нажиться на этой войне русских против русских. Столичные сановники мечтали повалить Демидова и растащить его богатства, а знать мелкопоместная, обедневшая молила императрицу учинить против Демидова строгий розыск, рассчитывая поживиться хоть крохами от демидовского имущества, когда вина хозяев будет установлена и начнется жестокая расплата с ним.

С каждым днем вести из столицы становились все безрадостнее. Акинфий не терялся перед ними. Его разум от страха светлел. Он уже отослал верных людей к обиженным помещикам, причем кое-кто, уже получив деньги за угнанных людей, просил теперь за молчание новые подачки. Немало было и таких, которые, не моргая, заламывали за своих дворовых непомерные деньги. Демидовское серебро со звоном ссыпалось в помещичьи карманы чуть не по всей России. И тянулись за ним все новые жадые руки.

В уральских вотчинах приказчики тщетно выпытывали у наловленных «шатучих» правду о прежнем местожительстве. Беглецы упорно молчали, их пытали, но и под пытками большинство не развязывало языков. В заводских конторах задним числом составляли купчие крепости и скрипом перьев заметали следы охоты на людей.

Русский народ крепок молчать. Самых упорных сотнями сгоняли на Ялупанов остров, а на нем сызнова пытали, выколачивая признание: чей, мол, будешь?

Столичные друзья Акинфия умело препятствовали началу розыска, за что тоже требовали платы. Денег просили даже те, у кого и своих было более чем достаточно.

Из донесений приказчиков Акинфий знал, что больше всего краденых, тяглых и беглых принято на заводах брата Никиты.

Тот на допросах забивал людей насмерть, но по своей жадности не подчинялся приказу Акинфия насчет оплаты за них подушных.