Книга Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов

— А в последние дни меньше народу стало сюда попадать? Район-то закрыли, в смысле, огородили, да и людей всех вывезли. Получается, туго сейчас колдуну придется? — сказал Васютин, вопросительно глядя на старика.

— Это как рассудить, — ответил тот, поскребя редкую седую бороду. — Про оградку ту я слыхивал от Пересвета, что на кассе Орну служит. Люд православный и впрямь уж несколько деньков через врата не появлялся. Стало быть, колдуну силу они не несут. А при том церкви, что на останкинской земле служили и могущество у Орна отымали, более Господа-то не славят. А он сего давно желал, ибо ему с того немалая помощь в колдовстве приходит, от самого нечистого. Да и погосты неупокоенных, что в пределах Орна житие справляют, люди теперь не топчут. А стало быть, души их неприкаянные сильнее стали и большую силу ему оброком отдают.

— Погосты топтать? То есть в смысле…

Старик перебил Васютина, удивленно вскинув брови:

— Ты, видать, не скумекал? Так сам рассуди. Земля останкинская их приняла, хоть и без упокоения, но собой их накрыла, могилы им справив. До сей поры на костях их дома нынешние стояли, в коих люди житие свое справляли. Пили, ели, веселились, да и оправлялись, ясно дело. Детишек рожали, а стало быть, срамным делам предавались. И все на их могилах. И хоть Орн их в свои пределы и принял, но не в силах он вконец изничтожить путы, что души их связывают с плотью истлевшей. А все те, кто живет на погосте, останки ихние день за днем топтали. А им от того хоть и не так болезно, кабы они на земле грешной маялись, но… Все ж не покойно, да холодно. И Орн доселе ничего с сим поделать не мог. Памятую, дело было, колдун стал созывать к одному из тех домов, что на костях воздвигнут, грешников, кои руки на себя наложить желали. Они у дома прямо себя и убивали, воле Божьей противясь. Сим колдовством Орн надумал людей застращать, чтоб они место то оставили, убоявшись. Да только никто из останкинских поселенцев домов своих не покинул. Видать, церкви окружные колдуну помешали.

— Да нет, скорее квартирный вопрос гаду помог, — тихонько пробормотал Васютин.

— А как оградкой той обнесли погосты неупокоенных, — продолжал старик, — да народ с них согнали, так они, стало быть, кладбище свое заполучили, коего многие лета не имели. Вот и воспряли духом-то, как не воспрять? И мало того что оброк их для Орна сытнее стал, так и власть он свою над ними дюже укрепил. За то его сатана, как я разумею, наделил милостью своей бесовской.

— Но… ведь живые люди Орну больше всего нужны, да, Петр?

— Живые, говоришь? А живые в Останкине и по сию пору обретаются, да и немало их там. Я каженный день чую, как они то тут, то там… Помяни мое слово, Орн в скором времени изыщет и на них ловушку. И что тогда станется, а? Оброк с неупокоенных пуще прежнего нечестивца силой питает. Да церкви молчат, колдовству его не мешая, а рогатый хозяин за то слуге своему верному, опять же, силу бесовскую дарует. Да и живых он к себе в пределы заманивает. Может, и не великим числом, но все ж… По всему выходит, что нынче он, бес поганый, день ото дня крепчать станет да могущество свое колдовское дюже приумножит. Вот так-то, Кирилка…

— Получается, что, спасая людей… — обескураженно прошептал Васютин.

— Вот о том я и толкую! Смертных спасая от западни, Орну нечестивому, что в ваш мир вторгнуться желает, силу даете, коей он большие злодейства творить станет.

Кирилл вдруг представил, как старый уборщик обстоятельно докладывает обо всем этом в Экстренном штабе, стоя навытяжку перед генералом Беловым. «Разобраться хотели в останкинской чертовщине? Милости просим, вот вам чертовщина, да только в буквальном смысле», — стремительно вспыхнуло у него в мозгу.

На смену этой вспышке пришла мысль, которая тревожила и терзала его с той самой секунды, как он увидел уборщика, стоявшего между стеллажами. «А если старик очередная фальшивка Орна? Если весь его рассказ просто очередная западня? Наверняка я узнать этого не смогу. Но можно попробовать сыграть на неожиданности вопроса. Нужно попробовать. Резко и в лоб», — решил Васютин. И тут же спросил его:

— Как ты тут оказался, Петр?

Старик понурился, разом потухнув лицом. Вся его стать внезапно потерялась в складках его серого форменного комбинезона. Тоскливо вздохнув, он по-детски шмыгнул носом и полез за кисетом. Пока Петр проникновенно исполнял свою ароматную табачную сюиту — не проронил ни слова. И лишь со вкусом прикурив всей душой, ответил Васютину:

— Сия история печальная и недостойная. Но раз ты готов для меня сотворить то же, что и для чада своего, поведаю. Я не безбожник, и не из тех, кто неупокоен был. Не изверг, не душегуб, не колдун. Я, Кирилка, слабой души человек, за что и поплатился немалыми страданиями. Да и не один я такой. Все мы, кто у Орна в услужении, единой позорной трусостью определили судьбу свою, да всяк по-разному. Я ведь, чтоб ты знал, крепостным у Николая Петровича Шереметьева был.

— Как… у Шереметьева? — чуть отпрянув от старика, испуганно переспросил Кирилл.

— Ну… Кто у Черкасских был, а я вот — у Шереметьева. В чем невидаль-то? Я ж, мил друг, с 1749 года… Ну, и в летнюю пору направился в лес. В тот год, в 1792-м, памятую, дожди лили, будто кто смыть нас хотел с Божьих глаз долой. А лес-то в Останкине испокон века топкий был, и водицею небесной молодые болотца напитались. Ну, я и сплоховал мальца — провалился и тону. И ни одной живой души, чтоб подмогнула мне чуток. И вот тогда-то я свою судьбу и отыскал — смерти напужался. Да такой страх меня обуял, что себя не помнил, голосил что-то… Может, и звал кого. Аккурат в ту пору, что трясина мне к горлу подступилась, он и пожаловал.

— Кто, Орн?

— Да ну, не… Кабы Орн, так я б из трясины спасся бы непременно. Разом бы выпрыгнул, такую тварь гниющую узрев, — улыбнулся старик. — То посланец его был. Аки дух, весь мерцает. Я уж думал, что смерть предо мною предстала. А он и говорит: мол, желаешь жити? И что я мог тогда ответствовать? А он — так, мол, и так, на земле грешной тебе более не быть живым, но замест того вечно будешь в бренном теле своем обретаться, презрев время и хвори, до скончания времен. Да токмо в пределах боярина Орна и у него в услужении. Я тогда толком и не уразумел сказанного! Согласился, дурень. Дюже сильно смерти убоялся, вот… Да и не жизни вечной я хотел, а ту, крепостную, дожить…

Он прерывисто вздохнул, стыдливо пряча мокрые глаза.

— С тех пор я у беса в услужении, — с горечью добавил он, вновь доставая кисет.

— Понятно… — протянул Васютин, сочувствуя этой простой и страшной истории. — Петр, так, значит, смогу семью свою освободить?! — с утвердительной интонацией спросил он у старика.

— Всей душой своей потерянной верую в сие…

— И как мне это сделать?

— Коли ты их, Кирилка, узреешь, то Орну надобно будет вам троим свободу даровать, — медлил с ответом Петр, скручивая папироску. Васютин заметил, что он стал явно нервничать. Глаза его забегали, да самокрутку он мастерил как-то порывисто, изменив прежним плавным артистичным движениям. С огромным трудом сдержавшись, чтобы не встряхнуть старика, Кирилл решил не торопить его с ответом. Прикурив, тот продолжал молчать, будто в нерешительности.