Книга Корвет «Бриль» - Владимир Николаевич Дружинин

журнал запишите. Это ведь можно? Да?

Не понимая, он смотрел на побледневшее личико Изабеллы. Брови и глаза стали еще чернее, а на руке кровавая ссадина.

— Что у вас с рукой?

— Ерунда, Игорь Степанович! Так вы запишете нас? Да?

14

Парус корвета забелел издали, и Оксана невольно ускорила шаг.

Под лапами люстр, в тени, он словно в дыму невидимой битвы. Беззвучно палят пушки корвета, ванты натянуты, отважно встречает бурю медная нимфа, раскинувшая руки на высоком бушприте, — бегущая по волнам.

Значит, не нашелся еще чудак…

Оксана захватила деньги, почти всё, что осталось от получки. «На всякий случай, — уверяла она себя. — Чем черт не шутит, вдруг надумаю и куплю». На самом деле она уже решила. И боялась — не опоздала ли?

Какие странные чары в этой игрушке! Ну, что ты скажешь, Игорь, я все-таки теряю голову из-за тебя…

У кассы, открывая сумочку, она выругала себя. Дура, на что жить десять дней? Придется занимать… Впереди топтался плечистый мужчина в дорогом пальто. «За коверкот», — сказал он кассирше. Оксана испугалась. Ей послышалось — «корвет».

Домой она летела не чуя ног «Дура, дура», — твердила она, но без досады, с веселым озорством. И хорошо, что дура! Да здравствуют чудаки!

Игорь если и узнает, то не сразу… Конечно, она и словом не обмолвится. Но и прятать от него не станет. Когда все уляжется, когда снова восторжествует ясная, спокойная дружба, она позовет Игоря в гости, и он увидит…

Оксана долго искала место для корвета. Сперва водрузила на туалетный столик. Но стало жаль любимых безделушек, они сразу поблекли от такого соседства. На горку? Но там ваза с цветами. Оксана не представляет себе своей комнаты без цветов, они живут здесь и летом и зимой. Наконец корабль бросил якорь на книжном стеллаже, под самым потолком.

Оксана сняла с полки книгу, долго листала, наконец прочла:

«Корвет «Бриль», на котором находятся Ламме и Уленшпигель, вместе с «Иоганной», «Лебедем» и «Гезом» захватили четыре корабля…»

Да, корвет Тиля Уленшпигеля.

Однако вскоре радость Оксаны померкла. Корвет слишком отчетливо напоминал ей ту недобрую ночь… Когда надежды поднялись и тотчас разбились. В сущности, корабль не принадлежит ей.

Не самозванка ли она?

Корвет стал раздражать. Ей хотелось думать об Игоре без волнения, а корвет мешал.

Несколько дней спустя Оксана вложила свою покупку в посылочный ящик с ватой и отправила в Южнобалтийск, Алимпиеву. И написала письмо.

Она поздравила Игоря с днем рождения и пожелала не падать духом, найти «бегущую по волнам».

15

— Сказки эфира.

То не Борькин ломающийся басок, это Мазур, новый радист. По-одесски чуточку гнусавит, для шика.

«Ишь ты, уже подхватил Борькино словцо», — думает Алимпиев и улыбается радисту, беря депеши.

Человек может исчезнуть из вида, затеряться, а словечко, брошенное им, смотришь — не уходит, живет. Так часто бывает. Удивительная это штука — слово! Сказки эфира… Значит, Борька, злополучный Борька не покинет судно совсем. Если его все-таки придется списать…

«Живи веселей и помни друзей», — читает Алимпиев. Савка! С чего это он? Ах да! День рождения…

Другая радиограмма, от Оксаны. «В Южнобалтийске вас ждет подарок», — так заканчиваются строки привета.

Была бы она сама здесь! Вот это был бы подарок, самый замечательный… Правда, эгоистично с его стороны звать ее сюда. Качает. Барометр падает. Да, не хватает только шторма, А ему советуют жить веселей. Интересно, как? Все до того скверно…

Воображаемые беседы с Оксаной — единственная отрада теперь, когда все так скверно, когда на судне «чепе».

«Смотрите на море, Игорь, — слышится ему. — Вы же говорили мне, если на душе тяжело, надо смотреть на море с любовью, с доверием. Оно помогает».

Бесполезно, Оксана! Море и не желает никого утешать.

Жаль, однако, что она не видит его отсюда, с ходового мостика. За кормой стена непроницаемых черных облаков. Туда уходит оловянно-тусклый эсминец, сигналя кому-то. Вот уже он проглочен глубокой, слитной чернотой неба и воды, только резкие, слепящие вспышки буравят грозовую темень. Там, за кормой, как будто ночь, а впереди — день. Судно движется по серебристой дорожке, проложенной для него солнцем.

У бортов вода голубая, дальше по носу — серебряная. Еще дальше, у горизонта, растет новая гроза. Возможно, там главные силы циклона.

— Метеосводка скучная, — докладывает Мазур.

Да, ожидаются ветры ураганной силы.

«А Мазур тоже не даст покоя Лаваде», — вдруг мелькает у Игоря злорадная мысль.

Лавада не показывается на мостике. Он заперся у себя как медведь в берлоге. В кают-компании помполит и капитан не встречаются. Лавада приходит есть раньше либо позднее.

Конечно, Борьку надо наказать. Строгий выговор — на этом сошлись оба, капитан и помполит. Алимпиев предложил дать Папоркову испытательный срок, и тут Лавада встал на дыбы. Никаких поблажек, вон с судна!

— Рейс еще не кончился, — сказал Алимпиев. — Все равно ему еще неделю плавать с нами. Время терпит. Решать судьбу человека надо на свежую голову.

Тут бы и разойтись с миром.

— Документ вы не взяли от поляков? — вдруг спросил Лавада. — Нет? Зря!

Не сразу уразумел Алимпиев, какой ему понадобился документ. Письменная благодарность — вот что, оказывается, могло бы облегчить положение Папоркова.

— Иначе голословно, — сказал Лавада. — На какой почве пирушка…

— А без бумажки не поверят? — прервал Алимпиев. — Он чинил у них локатор. Три дня чинил. С моего разрешения. Вам прекрасно известно… Не поверят нам? Чего я тогда стою, как капитан, вообще…

— Я ответственность не возьму на себя, — сказал Лавада. — Мое личное дело чистое пока…

Тут Игорь взорвался. Чистое! А кому-нибудь есть радость от того, что оно такое чистое? Много людям пользы, счастья от этой святой чистоты?

Да, крупный вышел разговор.

Легко понять, как взбешен Лавада. Ему еще Изабелла поддала жару. Потом девушка чуть не час сидела у Алимпиева, выплакивала свои тревоги. Он едва убедил ее не делать глупостей. Ох, горячая голова! Ведь что затеяла: выйти за Борьку назло Лаваде!

Не слышно стало песенок Изабеллы. Сколько ни твердил капитан, что с Борькой еще не решено, она осталась при своем — Борьку выгонят.

Конечно, отстаивать его трудно. Алимпиева гнетет чувство поражения. Нет, не только из-за Борьки. Таков итог первых месяцев капитанства на «Воронеже» — поражение. Где оно — морское братство, союз благородных, сильных и прекрасных духом? Не наивность ли цепляться за юношескую фантазию! Пытаться примирить Лаваду и Борьку, людей разного возраста, разных по натуре, по взглядам на жизнь…

Может быть, на «Воронеж» надо было назначить другого, не его, Алимпиева. Другой сумел бы…