Книга Это всё ты - Елена Тодорова

class="p1">Кусая губы, делаю частые вдохи, но не могу сдержать чертовы слезы. Тем более что не сдерживает их и отец.

– Лучшие врачи не дают гарантий, что я буду ходить, – хриплю на сплошной волне дрожи.

– Я дам, – задвигает папа уверенно. – Летать будешь, Ян. Все для этого сделаю.

И не обманул. Не подвел. Подставил не просто плечо. Спину.

Титан в позвоночнике – это ведь не волшебный элемент одухотворяющей силы. Он дал моему телу целостность, но опору я должен был найти самостоятельно.

Сначала учился сидеть. Позже – вставать на ноги. Потом – держать свой вес. Сохранять баланс. Еще через время – шагать.

Хах, когда говорю об этом, звучит, сука, так просто! При желании умещается в две чертовы строчки.

Но, блядь, на деле… Это боль, от которой темнеет в глазах и поднимается тошнота. Это напряжение, от которого дрожит каждый гребаный мускул и проламывает ребра сердце. Это безотчетный и абсолютно неконтролируемый страх, от которого трясутся поджилки и заворачивается в голубец нутро. Это сила, которой то критически мало для одного-единственного вдоха, то настолько много, что невозможно держать равновесие. Это слезы, пот и кровь, которыми ты заливаешься, когда закусываешь язык и заставляешь свой вибрирующий от натуги организм продолжать двигаться. Это огонь, который охватывает не только тело, но и душу. Это неизбежные и убийственно тяжелые приходы отчаяния, которые наплывают и уволакивают во тьму, не выделяя сил даже на то, чтобы поесть. Это бездонное ощущение, словно ты в одиночку сражаешься с какой-то сумасшедшей стихией, которую, увы, не всем суждено победить.

Штурм этой вершины был тяжелее, чем я мог себе вообразить, будучи в самом начале пути. Но эта дорога стала тем испытанием, которое сделало нового меня. Усовершенствованная версия, как ни странно, была еще более сильной, еще более выносливой, еще более неудержимой.

Весь в фиксаторах и стабилизаторах, словно чертов робот, ходунки, костыли, трость – я все это прошел.

Тренировался много. На износ. Чем еще мне было заниматься?

Егор как-то притащил гитару. Никогда не играл. Но в Германии стал бренчать, когда тоска накрывала. А случалось это довольно часто. Заваливаясь на спину, клал инструмент себе на грудь, закрывал глаза и просто перебирал гребаные струны. Постепенно начало получаться нечто более надрывное, чем то, что распирало нутро.

Месяц, два, три… одиннадцать. Образ Юнии не мерк.

Будучи так далеко, она пылала для меня как звезда, которая неизменно манит к себе. Манит, хотя бы ради того, чтобы взглянуть еще раз, обжечься и окончательно сгореть.

Даже во время операции она сидела внутри меня. Не могу сказать, что слышал хоть что-то из происходящего в реале. Но в какой-то момент возникло ощущение, будто меня лезвием секут.

Не скальпелем. Не лазером. Именно лезвием.

Боль взорвала тело. Показалось, что из него хлынула горячими потоками кровь.

Снова ее запах. Снова этот вкус. Снова вязкие болота ада. Всепоглощающее чувство ужаса. Необратимость беды. Бессилие. Агония.

Первый раз позвонил Юнии, едва пришел в себя. Вызов приняла, судя по всему, сестра. Ничего не ответил на ее «Алло, алло…».

Впрочем, когда позже набирал и нарывался на Ю, тоже молчал. И она молчала, будто догадывалась, что это я.

Не знаю, что и зачем делал. Ведь первое время был уверен, что ни смотреть на нее не желаю, ни прикасаться к ней… Гордость не позволяла. Слишком больно, обидно и горько было после той заявы.

Хотел, чтобы Юния говорила. Но сам ни слова выдавить не мог, чтобы подтолкнуть.

Каждый раз, когда происходило соединение, казалось, словно я несусь на бешеной скорости не просто по разделяющему нас пути, а по пылающему туннелю в две тысячи километров. Горело все тело. И горло тоже горело. Какие слова? Я дышать на проводе с Ю не мог!

«Десантник бежит сначала сколько может, а затем – сколько нужно…»

И я бежал. Бежал к тому дню, когда смогу вернуться в Одессу на своих двух двоих. Устойчиво. Уверенно. Иначе никак.

Сколько раз порывался написать? Да даже писал. Потом стирал. Боялся ее ответа. Еще больше – полного игнора.

Пока Юния Филатова оставалась частью той силы, что заставляла меня жить и бороться. Если ее не станет… Подозревал, что могу сломаться, хоть и не имел на это права.

– Я так горжусь тобой, сын! – кричала мама, хлопая в ладоши, когда сам первую тройку шагов прошел.

Отец, как и обещал, всегда страховал.

У меня была такая команда поддержки, что я просто не мог не пойти. Ответственность ощущалась покруче той, которую нес перед трибунами на футбольном поле.

Одиннадцать месяцев. Мать вашу, всего одиннадцать, а ощущается, как половина жизни.

Из аэропорта еду прямиком к Юнии. Терпение на исходе.

Хочу задать вопрос, глядя в глаза, как она могла накатать ту заяву? Похер, что буквально через неделю сама же забрала.

Факт предательства предельно ясен. Мне важны мотивы.

Готов ли я простить ее? Блядь, да. Если объяснит все, не собираюсь зверствовать.

Правда, в пути меня так бесоебит, что буквально подкидывает на этой ширке. Не представляю, как заговорю с Ю. Сука, кажется, сознания лишусь, едва увижу!

И реально… Выхожу из такси, натыкаюсь на Юнию Филатову взглядом, и сердце испытывает такую дикую ишемию, словно при инфаркте. Усугубляя циркуляцию насыщенной гормональными мамонтами кровь, разбивается о ребра, в которых не меньше титана, чем в позвоночнике.

Ее красота убийственна как никогда. Что за чудо вообще? Зависаю, не в силах моргнуть, пока она встряхивает волосами, возносит к небу глаза, смеется.

Молнии ошпаривают грудь. Нагревают каждую металлическую пластину докрасна. Чувствую, как тело, несмотря на то, что я не успел набрать необходимую массу, становится грузным, объемным, неповоротливым.

Жгучие импульсы пронизывают живот. Добираются до солнечного сплетения. Воспаляют тот очаг, который когда-то раздавал жар на весь организм.

Что делать вообще?

Улыбаться я еще не научился. Только ходить и обслуживать свое тело. Но глядя на Ю, силюсь выкатить некое подобие той открытой и радостной гримасы.

Не успеваю.

Задыхаюсь, когда мать и сестра Юнии исчезают в подъезде, а она, оставшись с мужиком, которого я в бреду своей одержимости до последнего игнорирую, вдруг позволяет тому себя обнять и поцеловать.

Раньше я бы подошел и вытряс какие-то объяснения. Но то раньше. Сейчас я другой. Не размазываю сопли. Все ясно. Выдергиваю чеку, не дожидаясь команды свыше. Умирать – так умирать. Надоело этого дожидаться.

Вдребезги. Похер. Не впервой. Оклемаюсь. Заживет.

Стискивая зубы, разворачиваюсь. Сажусь в такси и отправляюсь обратно в аэропорт.