Книга Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - Игорь Синицин

Однако какие бы семантические тонкости ни проповедовались финнами, советская авиация 25 июня нанесла жестокие бомбовые удары по объектам в Финляндии, спровоцированные действиями германского люфтваффе с финских аэродромов. На севере страны, где было много немецких войск, наземное наступление немцев началось 22 июня и через несколько недель захлебнулось.

На Карельском перешейке, возле Ленинграда, в июле — августе, где против Красной армии воевали только финны, сложилась довольно уникальная фронтовая ситуация. В конце августа генштаб Германии дважды просил финских «соратников по борьбе» принять участие во взятии Ленинграда, оказавшегося в блокадном кольце. Но финны дошли только до старой государственной границы 1939 года и остановились. Маршал Маннергейм, бывший генерал-лейтенант Российской императорской армии, наотрез отказался идти дальше, на соединение с немецкими войсками на берегах Ладожского озера, чтобы завершить полное окружение Ленинграда на суше. Понятно, что тогда советское командование не смогло бы организовать на Ладоге по воде, а затем ледовому покрову «Дорогу жизни» и проложить по дну озера топливопровод для снабжения горючим танков, автомобилей и флота. Маннергейм заявил президенту Финляндии Рюти и правительству, что возложил на себя обязанности главнокомандующего на том условии, что ему не придется «иметь дела с Петербургом». Может быть, такая его позиция спасла Ленинград от захвата гитлеровцами в самый острый момент его обороны?..

К слову сказать, в феврале 1917 года, на пике заговора генералов царской Ставки и командующих фронтами против своего Верховного главнокомандующего — императора Николая II, барон Маннергейм оказался среди небольшого числа русских генералов, не предавших присягу и своего царя. Вернувшись на Южный фронт в марте 1917 года, Маннергейм даже пробовал уговорить своего главнокомандующего генерала Сахарова возглавить поддержку Верховного главнокомандующего и сопротивление революционерам. Но русский генерал Сахаров отказал финскому барону, шведу по крови Маннергейму в исполнении присяги!

Искренний монархизм маршала Маннергейма сыграл, видимо, позитивную роль в судьбе Ленинграда во время немецкой блокады города на Неве…

…В первые день-два войны советские бомбы на Хельсинки не падали. Потом ежедневно, до того дня, когда нас вывезли из Хельсинки для обмена на финскую миссию в Москве через шведские шхеры, Балтийское море, Германию, Австрию, Югославию, Болгарию на турецкую границу, где Международный Красный Крест должен был организовать такой обмен персонала советских миссий в странах-союзниках Гитлера на персонал миссий этих стран в СССР, — ежедневно объявлялась воздушная тревога и с неба сыпались советские бомбы. Но советские летчики, хотя и имели опыт Зимней войны, точному бомбометанию так и не научились. За десять дней, которые мы провели в здании блокированного финской полицией постпредства, ни одна бомба не попала в западную гавань, где стояли немецкие транспорты и эсминцы. Слава богу, хоть не попали и в нас.

Взрослые восприняли войну как трагедию нашего народа, они очень переживали за своих близких на Родине и мучились неизвестностью нашей судьбы, хотя через шведских дипломатов и Международный Красный Крест велись переговоры с финскими властями об обмене нас на персонал посольства Финляндии в Москве. Полпред Орлов выступил перед коллективом 22 июня с обращением твердо исполнять свой долг перед страной и Сталиным, но в тот же вечер его свалил тяжелый приступ стенокардии. Резиденту пришлось стать снова поверенным в делах. Среди тех вопросов, которые он решал, были и такие, кажущиеся сегодня анекдотическими, как уничтожение коллекции представительских вин в постпредстве, чтобы они не достались противнику.

Мы, дети сотрудников миссии, часто играли не только во дворе-колодце здания, бывшего до революции резиденцией жандармского управления, но и в его многочисленных подвалах, хотя взрослые и рассказывали нам страшные истории о замурованных в них революционерах, от которых остались одни скелеты. Хотя скелетов мы и не видели, в самых дальних камерах этих сводчатых коридоров мы находили раза два кандалы с остатками цепей, которые приносили единственной учительнице всех наших классов. А мимо запертых на замок железных дверей проходили все же с трепетом.

На пятый день блокады постпредства, когда бомбежки Хельсинки нашей авиацией происходили и ночью, и днем, весь персонал «заселил» свободные камеры, превратив их в бомбоубежище. Тут-то и произошел инцидент, который очень развлек и взрослых, и детей.

Кто-то рассказал поверенному в делах, что двое приятелей, М. и К., с утра находятся в пьяном состоянии и балагурят. Тут же были проверены замки на железных дверях в подвале, где оказались отнюдь не скелеты, а коллекция старинных вин и коньяков, ящики водок, много лет присылавшихся еще из дореволюционных запасов щедрыми тогда хозяйственниками Наркоминдела для представительских целей. По этой детали я много позже понял, что дворянин Чичерин и другие вожди НКИД были людьми мало пьющими и не смогли за полтора десятилетия уничтожить накопления царских дипломатов. Теперь же замки оказались сбитыми — в винном погребе уже побывали пьянчуги.

Полпред Орлов и поверенный в делах Елисеев приняли такое же решение, как Николай II в начале Первой мировой войны, к временам которой восходили многие из вин и коньяков коллекции, — они объявили на российской территории «сухой закон» и распорядились слить в канализацию весь представительский запас, оставив для медицинских целей не более дюжины бутылок. Мы, детская часть населения подвала, с интересом наблюдали за тем, как здоровые дядьки со слезами на глазах выносили из подвалов корзинами тысячи бутылок к решеткам городской канализации, отбивали над ними горлышки сосудов, сливали какой-то немыслимый драгоценный коктейль, складывали битую посуду в те же корзины и уносили их назад в подвалы. Но никто больше не покусился на казенное добро…

Спустя еще несколько дней нас вывезли на автобусах из оцепленного полицией советского полпредства, посадили в специальный поезд и доставили в финский порт Турку. Там нас принял на борт небольшой шведский пассажирский пароход, который, пройдя через финские и шведские шхеры, пересек Балтийское море и прибыл в воюющую с СССР гитлеровскую Германию, в немецкий тогда порт Свинемюнде. Там у самого причала стоял под парами экстерриториальный экспресс, составленный из вагонов «Митропа», среди которых был и вагон-ресторан. Роль пломб в этом поезде, шедшем по обратному маршруту ленинского «поезда в революцию», выполняли чины какого-то подразделения СС, стоявшие на всех вагонных площадках в своей черной форме, с автоматами «шмайссер» на груди.

Под вечер «пломбированный» экспресс отправился из Свинемюнде. Резидент и его сотрудники всю дорогу глядели в окна и фиксировали немецкие воинские эшелоны, идущие навстречу или стоящие на станциях, аэродромы, другие военные объекты. Они пользовались случаем и, как разведчики-«маршрутники», собирали информацию о воинских перевозках, которую пока не было кому передать. Ночью поезд прибыл на какой-то вокзал, оказалось, что берлинский Анхальтский, но началась бомбардировка английской авиации, и наш поезд быстро выдворили из нацистской столицы.

Наш маршрут лежал через Германию, Австрию, Югославию и Болгарию, где на границе с Турцией Международный Красный Крест должен был обменять персонал советских миссий из стран-сателлитов Гитлера на персонал представительств стран оси в СССР. В таком же поезде и таким же маршрутом следовали для обмена и сотрудники советских учреждений в Германии. Весь путь до турецкого города Эдирне, где на перроне должен был быть произведен обмен, был рассчитан на несколько дней. Однако в первые дни войны финны отказались присоединить к персоналу нашей миссии тринадцать советских инженеров, работавших на предприятиях Финляндии, и поверенный в делах начал резко протестовать против этого через посредников-шведов, направив со шведской помощью телеграмму в Наркоминдел. В ней он предлагал задержать в Москве точно такое же число финнов, подлежащих обмену.