Книга Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917-1920 гг) - Илья Ратьковский

– Ваше превосходительство, разрешите перед смертью покурить, хотя бы затяжку.

– Курите. Нам бы не дали, попадись мы вам в руки…

Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками. Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из их глубины поднялся точно один глухой голос, воющий «Интернационал». От их предсмертного пения, в один голос, тусклого, у меня мурашки прошли по корням волос.

– С интернационалом воспрянет…

«Род людской» потонул в мгновенно грянувшем залпе»[1478].

Вместе с тем представляется, что это была лишь одна из партий расстрелянных курсантов в эти дни. Так, бывший дроздовец Вл. Кравченко описывал окончание боя следующим образом: «В течение всего дня 16 июля из погребов и разных закоулков, дворов и укромных мест вылавливали застрявших в городе курсантов. У многих из них были найдены письма, которые они написали своим родным и знакомым накануне боя. В них описывалось, как курсантов провожали из Петрограда, как их напутствовал при проезде через Москву сам Троцкий, выражалась уверенность в том, что им удастся разбить Дроздовцев, и что после этого им обещали командные должности и звания. Действительность же для них была весьма печальная. Из общего числа в 1500 штыков бывших в бригаде курсантов только около 400 смогли отойти на М. Токмачку. По дороге их встретила конница генерала Барбовича, ведущая бой с 46-й дивизией, и также их потрепала. В тот день было взято генералом Барбовичем в плен около 800 человек из частей 46-й советской дивизии. Всех взятых в плен курсантов расстреляли. В районе вокзала после ночного боя было подобрано свыше 130 трупов курсантов, а в городе повсюду также валялись убитые курсанты. Смотря на убитых, Дроздовцы говорили, что произвели их в красных офицеров»[1479].

О расстреле пленных в боях под Ореховым, при этом в предыдущие дни, упоминается и в советских исследованиях. Согласно одному из них, в плен было захвачено около 200 раненых, из них 26 июля было расстреляно на месте 80 человек[1480].

Август 1920 г.

8 августа 1920 г. Повстанческая Народная армия уроженца станицы Лебяжья штабс-капитана Д. Я. Шишкина заняла Змеиногорск (Степной Алтай), частично сожгла его и на следующий день продолжила отступление в Горный Алтай и далее в Монголию.

9 августа 1920 г. дроздовская дивизия отбила Гохгейм, ранее оставленный марковцами под натиском красных войск. «Пленных было мало, но среди них были курсанты и комиссары, которых тут же в Гохгейме на улице и расстреляли»[1481]. В этот же период параллельно дроздовцам наступали марковцы. У хутора Коробочка они захватили 250 пленных, из которых 50 курсантов, расстрелянных сразу на месте[1482]. Согласно мемуарам генерала А. В. Туркула, вскоре, уже через некоторое время после сражения под Гохгеймом, состоялся новый массовый расстрел. На этот раз китайцев. «Человек триста захватили в плен. У многих были на пальцах золотые обручальные кольца с расстрелянных, в карманах портсигары и часы, тоже с расстрелянных. Азиатские палачи Чека, с их крысиной вонью, со сбитыми в черный войлок волосами, с плоскими темными лицами, ожесточили наших. Все триста китайцев были расстреляны»[1483].

12 августа 1920 г. дроздовской дивизией взята Васильевка. В районе Васильевки и Гейдельберга дроздовцами были проведены массовые расстрелы пленных. «Гейдельберг заняли с налета. Причем озверение дошло до того, что расстреливали и докалывали раненых… Полк расстрелял всех захваченных красных в Гейдельберге (до 200 человек)»[1484].

Расстрелами в этот и последующие дни руководил генерал А. В. Туркул. Свидетельство одного из таких расстрелов оставил Г. Венис в своем романе «Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами»: «По другую сторону холма, за кустами, лаял бульдог генерала Туркула. Какой-то полковник в дроздовской форме, никогда прежде не виденный мною в полку, бегал вдоль шеренги выстроенных пленных. В руках он держал деревянную колотушку – из пулеметных принадлежностей.

– Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. – кричал полковник, быстро по очереди ударяя колотушкой по губам пленных.

– Кто, кто, кто?..

Добежав до левофлангового, полковник обернулся.

– Не говорят, ваше превосходительство.

– Нет? – спокойно улыбаясь, спросил генерал Туркул, подходя к пленным вплотную. – А ну, посмотрим! – И, размахнувшись, он ударил кого-то наотмашь и закричал уже на все поле: – Нет?.. Выходи тогда!.. Нет, не ты, твою мать!.. Ты выходи, рыжий!.. Рас-стре-ляю!.. Ага?.. Просить теперь, хрен комиссарский!.. А ну?.. Где коммунисты?.. Где комиссары?.. Показывай! Рас-стреля-ю…

Рыжий красноармеец побежал вдоль строя. За ним, сорвавшись с места, кинулся криволапый бульдог. За бульдогом – Туркул…Дождь моросил все сильнее и сильнее. По подбородкам пленных текла бледно-розовая, замытая водою кровь.

– Этот!.. Этот!.. – испуганно тыкал пальцем на кого попало рыжий красноармеец. – Этот!.. И вот этот!.. Этот!.. Этот!..

Офицерская рота стояла в оцеплении. Опустив голову, я смотрел на сапоги. Стоящий возле меня поручик Кечупрак тоже смотрел в землю. За ним, закрыв глаза и облокотясь на винтовку, стоял поручик Аксаев. Поручик Ягал-Богдановский держал голову прямо. Лицо его горело.

– Этот!.. И этот вот!.. Этот!..

Потом из оцепления вызвали поручика Горбика. Поручик Горбик еще на ходу зарядил винтовку. Заряжая, он улыбался…

– …Сорок семь, ваше превосходительство!

– Пять бы десятков следовало!.. А ну?.. Твою мать, да показывай!.. Катись колбасой, твою… Рас-рас-стре…

– Товарищи! Да не виновен!.. Товарищи…

– Ей-богу…

– Господа!.. Бра…

– Ей-богу вот!..

– Бра-аттцы!..

И опять раздались три выстрела. Подряд.

…Тяжело переваливаясь на кривых лапах, вдоль оцепления прошел бульдог. В зубах у него болтались клочья чьих-то штанов.

– Убирать не стоит! Мужики уберут.