Книга Инквизитор. И аз воздам - Надежда Попова

– Ангел…

Нессель выговорила это едва слышно, и даже Курт вздрогнул, подавив желание схватиться за арбалет, – голос ее был сиплым, как у удавленницы, чужим, нечеловеческим, и лишь невозможным, мучительным усилием разума удалось самому себе внушить и заставить себя осознать, что это лишь страх и усталость, и напряжение – тоже нечеловеческие…

– Сераф…[113]

– Что?! – изумленно переспросил охотник. – Что за чушь несет твоя ведьма?! Она окончательно рехнулась?!

– Это было бы неудивительно, но навряд ли.

Курт складывал слова вдумчиво, с расстановкой, намеренно тщательно, пытаясь звуками собственного голоса унять беспорядочную пляску пылинок-мыслей, словно произносимые им звуки воздвигали вокруг стену, внутри которой сохранялась реальность, оставалась частичка мироздания – такого, каким оно должно было быть, каким его задумал Создатель, то самое, в котором не место созданиям, подобным тому, что сейчас проснулось в соборе Бамберга. Отсюда, из этой хлипкой цитадели слов и редких упорядоченных мыслей, можно было смотреть сквозь узкие бойницы на то, что происходило вовне, и казалось, что время разорвалось надвое, простираясь параллельными потоками, один из которых едва влачился, а другой – там, снаружи, – ревущим стремительным водопадом низвергался в небытие…

– Ангел, – повторил Курт, наблюдая за тем, как его руки сами вынимают арбалет из чехла, раскладывают его, заряжая, и пристраивают оружие на коленях.

Ван Ален последовал его примеру – и тоже, кажется, совершал все движения механически, мимовольно, точно его дрожащие руки жили собственной жизнью, отдельной от рассудка и души. Взгляд охотника метался по сокрушенному городу, по заполненным пылью улицам, срывался с темных небес к трясущейся в ужасе земле, а руки между тем достали стрелу, натянули струну, уложили старый арбалет на колени, поперек вытянутых ног…

– Ангел, – повторил Курт, все еще с трудом поспевая за мятущимися мыслями и не успевая облекать их в слова, ощущая, как кружится голова от того, что эти два времени, два потока тянут его за собою, грозя разорвать, уничтожить, смять; слова рождались с трудом, вырываясь во внешний мир короткими рублеными фразами. – Последняя эпоха. Эпоха гибели перед возрождением «царства верных». Смерть. «Не смотри, даже если ты исполнен очами, как Ангел смерти».

– Да что за хрень ты несешь?!

– Талмуд. Авода Зара. Ангел с телом, покрытым глазами. Ангел смерти. Конец Света в отдельно взятом городе.

– А после? Везде?

Ван Ален говорил также через силу, также очевидно пытаясь встряхнуть самого себя собственным голосом, попыткой делать, думать, говорить хоть что-то, пусть даже о последних днях христианского мира…

И это помогало. Помогало слабо, едва-едва, но все же очищало разум от затхлой пыли, унимало скачку мыслей, и даже Нессель, молчаливая и застывшая, как ледяной обломок в холодной реке, кажется, слушая их, оттаивала, возвращаясь с грани безумия обратно, в явь, гибнущую, содрогающуюся, но реальную, вещественную, человеческую…

– Возможно, – тихо и по-прежнему хрипло отозвалась ведьма, и Ван Ален выругался – громко, грязно, с чувством, больше, кажется, для того, чтобы этим вогнать себя обратно в реальность, как пинком, вернуть разум и мысли в человеческий тварный мир, в котором все так просто и понятно: враг, друг, он сам и грядущая битва…

Курт не успел ему ответить или поддержать сказанное Нессель – сквозь скрип и треск камня, сквозь далекий свист ветра и грохот вдруг донесся звук, источник и природу которого он даже не смог определить сразу. Едва слышный и вместе с тем отчетливый не то стон, не то далекий крик, словно вздыбившаяся земля и помутневшие небеса вдруг зарыдали – приглушенно, сдавленно, как плачет женщина в подушку украдкой, стараясь не быть услышанной. Звук несся от собора, постепенно будто расползаясь, обрываясь и нарастая с новой силой, разбиваясь на осколки, разлетаясь клочьями…

– Люди, – пробормотал Ван Ален тихо и напряженно. – Это кричат люди…

– Не могу их осуждать, – также едва слышно отозвался Курт и, глубоко переведя дыхание, осторожно приподнялся, выглянув из-за руин, служивших им убежищем.

Исполненного очей посланника смерти видно не было, и черный вихрь над собором исчез, растворившись в небе и пропитав его собою; вокруг не было ни души, но издалека все отчетливей слышались людские крики – исполненные непередаваемого, нечеловеческого ужаса…

За полуразвалившейся стеной дома в дальней оконечности улицы мелькнула темная тень, и Курт вскинул арбалет, почувствовав, как неприятно свело пальцы и натянутой веревкой напрягся каждый нерв.

– Что? – сиплым шепотом уточнил Ван Ален, пристроившись со своим арбалетом рядом.

Курт дернул плечом, не ответив; некстати подумалось о том, что, если хотя бы часть службы Кристиана Хальса была похожа на его собственную, нет ничего удивительного в том, что он не стал наседать на Гайера за ненамеренное убийство двоих горожан. Шанс пригвоздить в подобных ситуациях ни в чем не повинного человека, бегущего от опасности, был не просто велик – близился к неизбежному…

– Никого, – констатировал охотник.

Курт не ответил, собираясь с силами, понимая, что надо сказать то, что говорить не хотелось, а потом сделать то, что ни один человек в своем уме делать бы не стал, не должен бы делать…

– Вперед, – выговорили губы сами собой, и Ван Ален кивнул, так же нехотя отозвавшись:

– Пойду первым. Береги свою ведьму и смотри по сторонам.

Он отозвался таким же коротким кивком и, перехватив арбалет в левую руку, потянул Нессель за плечо. Та тяжело поднялась, нескладно, будто кукла, придерживая подол своего некогда белого платья, и с тоской бросила взгляд в небо, тут же отведя взгляд.

– Видишь ее? – не оборачиваясь к ведьме, спросил Курт, и та качнула головой, отозвавшись едва слышно:

– Больше нет. Ее больше нет. Она не нужна.

– Конечно не нужна, тварь накормлена и разбужена, – зло подтвердил Ван Ален и, выдохнув, решительно поднялся. – Я пошел.

Курт двинулся следом за охотником, по мере приближения к собору все более отчетливо слыша, как кричат вдалеке люди. Кто-то уже совершенно нечеловечески ревел – громко, надрывно, не прерываясь, кажется, даже для того, чтобы набрать воздуха, кто-то вскрикивал и умолкал, кто-то визжал, и от того, что крики не становились громче, а, напротив, делались все тише и реже, становилось холодно…

Горожанин в пыльной порванной одежде выскочил из-за угла одного из домов так неожиданно, что палец едва не сжался сам собою, послав стрелу вперед. Бамбержец свернул в сторону, огибая встречных людей по уходящей в сторону улице, но это явно не было желанием избежать с ними встречи; на майстера инквизитора с компанией он не обратил внимания и по сторонам не смотрел вовсе – просто бежал, петляя, спотыкаясь, падая, поднимаясь и устремляясь вперед снова, громко и нечленораздельно подвывая, точно раненый пес. Мгновение Курт колебался, решая, стоит ли настигнуть его, остановить, расспросить, но решил остаться на месте: разделяться, как верно заметил охотник, сейчас не стоило, да и вряд ли, судя по его виду, беглец мог ответить что-то внятное…