Книга История Хэйкэ - Эйдзи Есикава

В этом году мне велят выбрить макушку, но я не хочу становиться таким, как эти монахи.

Этот рукав – от рясы, которую я надел, когда мне было семь лет и я в первый раз принимал участие в божественных чтениях. С тех пор я, конечно, вырос. Двадцатого июня состоится Великое празднество на горе Курама. В этот день я, возможно, буду принимать участие в божественных чтениях, но не могу сказать, что случится со мной на будущий год.

Мама, пришлите мне с Конно-мару какую-нибудь маленькую вещичку, которую вы носили.

Этой весной все еще холодно, поэтому вы должны принимать лекарства и скорее поправляться.

Ваш сын Усивака».

На клочок бумаги, от которого Токива не могла оторвать глаз, упали слезы. Потом она протянула его гостье со словами:

– Ёмоги, прочти это, – и снова начала рыдать над рукавом, который прислал Усивака.

Ёмоги и Асатори обменялись взглядами, в которых сквозила жалость, и хотели уже прервать свой визит, который только опечалил Токиву вместо того, чтобы подбодрить ее, но хозяйка настояла, чтобы они остались до тех пор, пока не зажгутся фонари. Когда они наконец собрались уходить, Токива принесла небольшую коробку и сказала:

– Здесь письмо для Усиваки. Не могли бы вы передать его?

В коробочке, которая умещалась на ладони, был серебряный образ Каннон и сложенный листок бумаги.

Асатори и Ёмоги, придя домой, поставили образ на стол.

– Как же передать Усиваке посылку так, чтобы никто не увидел? Слишком много людей будут наблюдать за нами на горе Курама. Если власти Рокухары что-то узнают, мы попадем в беду, – размышлял Асатори.

Ёмоги глубоко вздохнула:

– Удивительно, зачем она это делает.

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду… Если моя госпожа так беспокоится за Усиваку, почему она отказывается видеть Конно-мару?

Асатори наклонился к жене:

– Все не так просто, как ты думаешь. Представление Конно-мару о том, что нужно Усиваке, совсем не такое, как у госпожи.

– То есть?

– Лучше я тебе не скажу.

– Мне, твоей жене?

– Ну, Ёмоги, ты слишком обидчива.

– В конце концов, Токива была моей любимой хозяйкой, Усиваку я носила на спине, заботилась о нем, просила для мальчика молока. Я все для Усиваки делала, и найдется немного такого, чего я не сделала бы для него сейчас. Почему же ты от меня что-то скрываешь о них?

– Ну хорошо. То, что хочет для Усиваки Конно-мару, совершенно не совпадает с тем, что хочет для него госпожа Токива. И мы должны крепко подумать, прежде чем что-то предпринять.

– Объясни, что ты имеешь в виду?

Асатори понизил голос до шепота и настороженно выглянул в окно:

– Послушай, Ёмоги, ты любишь поговорить, а о том, что я тебе скажу, знать никому не следует.

– Я – болтунья, вот так так!

– Нет, Ёмоги, не выходи из себя! Сначала послушай. Почему, ты думаешь, госпожа Токива живет и выдерживает все это унижение?

– Из-за последних обращенных к ней слов господина Ёситомо, конечно. В конце концов, она любила его, родила от него троих детей. И даже когда ее сердце было разбито и у нее отобрали сыновей, все мысли моей госпожи были только о них. Будь я на ее месте, я бы поступила так же.

– А с Конно-мару совсем другое дело. Он – воин и никогда об этом не забывает. Конно-мару считает, что должен сделать так, чтобы один из сыновей стал преемником отца, господина Ёситомо, в качестве главы дома Гэндзи. И тогда, возможно, Гэндзи со временем станут достаточно могущественными, чтобы сбросить Хэйкэ.

– Это осчастливило бы мою госпожу.

– Эх, Ёмоги, разве ты уже забыла времена последних двух войн? Ты ведь продолжаешь говорить мне об ужасных тяготах, через которые ты прошла с госпожой Токивой и детьми? Если бы Усивака был тебе от плоти и крови, ты бы не желала ему такой участи, которой добивается для него Конно-мару.

– Почему ты так говоришь?

– Если бы ты была на месте госпожи Токивы и пыталась убежать из столицы с малыми детьми, ты бы никогда не захотела еще одной войны.

– Но я никогда не говорила, что хочу увидеть еще одну войну.

– Но, если ты считаешь, что Конно-мару прав, значит, ты именно этого и хочешь.

– Выходит, Конно-мару безнравственен, потому что думает подобным образом?

– Нет. Он считает, что прав, выполняя свой долг воина, а я считаю, что права Токива: она как мать хочет, чтобы ее дети никогда не участвовали в кровопролитии, и предпочитает, чтобы они мирно жили монахами.

– Ну и что же нам тогда делать с посылкой Токивы?

– Сейчас, когда установлена охрана вокруг горы, передать ее будет труднее, чем когда бы то ни было. Но я не успокоюсь душой, если не смогу увидеть Усиваку и передать ему письмо от матери. И будет правильно, если я поговорю с ним о Токиве и попытаюсь разъяснить ему, каков на самом деле его сыновний долг.

– Но ведь это очень трудная задача!

– Вот о чем я и думал, когда мы говорили с госпожой Токивой. Будет довольно сложно увидеть Усиваку одного, но еще сложнее добиться того, чтобы он понял, чего от него хочет мать.

Потом Асатори начал рассказывать, как он доберется до горы Курама.

Ёмоги, которая и не подозревала, что ее муж настолько храбр, с изумлением слушала его смелый план.

– Лучше я пойду один, Ёмоги.

– А тебе не опасно идти одному?

– Как бы там ни было – такое я принял решение.

Асатори готовился к своей миссии так, будто собирался в дальнюю дорогу. Набрав сухого зерна и другой провизии, он вооружился кинжалом, потом вынес свою любимую флейту, на которой не играл много лет, и привязал ее к поясу. И однажды майской ночью лекарь отправился на гору Курама. Вместо обычного маршрута, который к утренней заре привел бы его к подножию горы, он выбрал мало проторенную и трудную тропу, чтобы избежать нежелательных встреч. В начале пути ему пришлось переходить через темную и пустынную болотистую местность. Приближался сезон дождей, и на небе не было звезд, по которым он мог бы ориентироваться. Когда Асатори ступил на холмистую местность, где перед ним маячили горы, его начали одолевать страхи перед бандитами, которые когда-то кишели в этих местах. Он решил найти укрытие в первом попавшемся доме. Вскоре впереди заколыхался огонек. Асатори облегченно вздохнул и направился к ветхой хижине, которую увидел в просвете. Вокруг нее он различал ряды зреющей пшеницы. Тишину нарушало журчание ручья. Потом он услышал голоса.

– Лошадь? Лошадь была бы удобна для передачи посланий.

– Во что бы то ни стало – лошадь! Совсем неплохо было бы на ней покататься.

– Ослаб от долгого сидения, да?