Книга Из морга в дурдом и обратно - Андрей Шляхов

— Вкусно! — похвалил Данилов, когда в горшочке осталось меньше половины.

— А под водку вообще… — забывшись, начал Полянский и тут же осекся: — Извини.

— Можешь взять себе, — разрешил Данилов. — Я к этому отнесусь спокойно. Меня твой пример не соблазнит. Я не воздерживаюсь, не сдерживаюсь и не удерживаю себя. Мне просто не хочется. Вон, вижу, как за соседними столами люди пьют — и ничего.

— Дело не в этом. — Полянский так резко мотнул головой, что очки чуть не слетели с его вспотевшего носа. — Для гармоничного правильного общения все собеседники должны находиться примерно в одном «градусе». Иначе все пойдет наперекосяк и никто не получит удовольствия.

— Наверное, ты прав, — согласился Данилов.

— А к кофе у тебя неприятия нет? — поинтересовался Полянский.

— У меня к нему вожделение, — признался Данилов. — Вот доедаю мясо и уже предвкушаю кофе. Возможно, что и две чашки.

— А в Египте дерьмовый кофе.

— Да ну! Я думал наоборот.

— Во всяком случае там, где я рисковал его пробовать, меня не вставило.

— Надо было меньше думать о риске, — посоветовал Данилов.

— И две трети отпуска не слезать с унитаза, — возразил Игорь.

— Ну, у вас и манеры, поручик. За столом ведь сидим…

— Простите, ваше превосходительство, больше не буду. На кафедре уже был?

— Нет еще, сижу пока на больничном. Думаю.

— О чем, если не секрет?

— О дальнейших перспективах. У меня, видишь ли, исчезла неуверенность в себе. Та самая, благодаря которой я и поперся в патологоанатомы.

— Что — так вот взяла и пропала? — не поверил Полянский.

— Начисто, как отрезало, — подтвердил Данилов. — У многих в дурдоме крыша едет, а у меня вот встала на место. Или просто гордыня утихла, вместе с чувством моей абсолютной непогрешимости как врача.

— Ты знаешь, Вова, мне все это твое самоедство и уход в патологоанатомы всегда казалось странным и ненастоящим. Я был уверен, что ты покуролесишь и вернешься к старому…

— Когда-то, если мне не изменяет память, ты со мной соглашался. — Данилов понимающе подмигнул другу.

— Тебя нужно было поддержать — я тебя поддерживал. Потом, я ведь успел хорошо тебя изучить и знаю, что тебя бесполезно переубеждать и отговаривать, только хуже выйдет, — признался Полянский и тоже подмигнул в ответ. — А порой ты, Вовка, говорил о смене профессии так горячо, что я начинал думать: «А может, так и надо?»

— Ты конформист, Игорь.

— Я слышал это от тебя не раз. Но я не конформист — я мудрец. Мне хватает ума для того, чтобы понимать, что можно говорить другу, а чего нельзя. И вообще — за что убивают? За правду! Потому что правда у каждого своя…

— На трезвую голову совершенно не тянет философствовать, — перебил Данилов. — А уж в прежние времена мы бы с тобой сейчас схлестнулись и проспорили до закрытия. Даже про кофе забыли бы.

— Намек понял. — Полянский поднял руку, подзывая официанта.

Данилова действительно тянуло прочь из ординатуры, которая еще совсем недавно казалась такой желанной, можно сказать — единственным выходом из тупика. Чем дальше, тем больше убеждался он в том, что совершил ошибку, именно ошибку, а не просто поступил опрометчиво.

Не в его привычках было бросать на середине начатое дело, но какой смысл заканчивать ординатуру, терпя при этом значительные материальные лишения и бегая на всякие сомнительные подработки, если он уже не видел себя патологоанатомом?

— Наверное, пошлю я эту ординатуру к черту и вернусь из прозекторов в лекари, — не очень уверенно сказал он.

— Жаль, можно сказать — год потерял, — вздохнул Полянский.

— Почему? — искренне удивился Данилов. — Опыт всегда бывает полезен. Даже месяц в дурдоме, казалось бы напрочь вычеркнутый из жизни, помог мне разобраться в себе и осознать ошибки…

— Беру на заметку! — хмыкнул Полянский. — Как только запутаюсь в своей жизни — сразу же лягу в дурдом. Для просветления.

— Просись во второе отделение двадцать первой больницы, — серьезно посоветовал Данилов. — Там все круто! А если серьезно — пойду я снова в анестезиологи. А глубокое знание патологической анатомии всегда пригодится.

— Это верно! Хотя в институте нам казалось иначе. Помнишь, как ты уверял меня, что три первых курса надо пропускать и начинать учебу сразу с четвертого курса, с клинических дисциплин…

— Ровным счетом ни хрена в них не понимая, — улыбнулся Данилов. — Слушай, а мы с тобой стареем — сидим, брюзжим, самих себя в молодости дураками считаем.

— Я тебе признаюсь как на духу. — Игорь понизил голос, словно готовясь поверить другу важную тайну. — Мы и сейчас дураки дураками. Особенно я.

— Почему это? Мама всегда считала, что ты умнее.

Уже получалось говорить о матери в прошедшем времени. Время — лучший из лекарей.

— Ты при всех своих недостатках не боишься отношений с женщинами.

— А ты разве боишься?

— Серьезных — боюсь. А легкие уже начали утомлять.

— Чем же они тебя начали утомлять?

Они были так увлечены разговором, что не заметили появления официанта и только после его ухода вдруг удивились тому, что на столе невесть откуда появились две чашки кофе.

— Своей жаждой серьезных отношений и каким-то маниакальным стремлением меня окольцевать.

— С тобой все ясно, Игорь. Пора заводить замужнюю любовницу.

— С ней я буду иметь другие проблемы. Мы не сможем встречаться тогда, когда нам этого хочется, она будет вечно торопиться домой, я начну подсознательно ревновать ее к мужу, а в конце концов она решит развестись с ним и выйти замуж за меня. Чего хорошего?

— Ничего, — согласился Данилов. — Одни страдания и никакой радости. А ты не пробовал просто наслаждаться общением с женщиной, не думая о последствиях и не строя далеко идущих планов?

— Вова! — возмутился Полянский. — Ты слышишь, что я тебе говорю, или как? Я так и пытаюсь, но они вечно все усложняют. А когда я притворяюсь непонимающим, начинаются обвинения.

— Ты знаешь, — Данилов еле удерживался от смеха, — это как раз та самая ситуация, которую надо обдумать во втором отделении двадцать первой психиатрической. Дать тебе телефончик заведующего?

— Себе оставь, на случай рецидива! — огрызнулся Полянский и громко засмеялся.

Данилов охотно последовал его примеру. Он нисколько не обиделся на друга. Во-первых, потому, что было понятно — это просто шутка, причем совершенно беззлобная. А во-вторых, он твердо знал — никакого рецидива не будет. Никогда.

Эпилог

Кратчайшая история психиатрии для любознательных

В Древней Греции с душевнобольными не церемонились. Могли изолировать от общества, заковав ради вящего спокойствия в деревянные колодки. Могли и не изолировать, а просто запретить несчастным приближаться к здоровым людям. Если слова не действовали — в ход пускались камни и палки.