Книга Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

ужасно. И на окончательный экзамен готовил провал. И много каверз. Папа был очень чуток к неправде (я это у него взяла) и страдал невыразимо. И вот, перед экзаменом (я не знаю сейчас точно почему особенно трагично могло для него оказаться это «проваливание», но это так было) папа молился у образа Божьей Матери, в церкви. Никого не было. Папа молился с верой необычайной и сказалось само у него в сердце: «покажи Правду Твою и я буду служить Тебе всю жизнь мою». И услышал: «Будешь, будешь!» Никого в храме не было — это было утром, без службы… Женский голос сказал и стих… И папочка служил Ей и Сыну Ее Единородному! И как служил, Ваня! Да, если бы ты его знал! У меня есть книжка-некролог о папе511. Переслала бы, если бы было можно… А встреча папы и мамы!.. Чудесный какой «роман!» Большая часть этого «романа» — в… письмах. Они один только раз виделись… а все остальное — письма! И потом решили: «увидеться, чтобы себя проверить». Еще одна встреча, решившая все, без вопросов, в сердце. И после нее, каждый сам по себе написал «решение». И до чего же чисто, хрустально-чисто! Папа поцеловал маму впервые, обручась, за 3 дня до свадьбы. Она — была его первая, а он ее первый! И первый мамин поцелуй! Мама всегда говорит, что таких браков м. б. 1:1000. Вся родня у нас — духовная.

Отец папы — протоиерей Углича, его отец тоже, дед — тоже. Отец мамы512 — протоиерей в Костромской губернии, его отец тоже, дед тоже. Со стороны бабушек — то же самое. Были некоторые из них люди особенные. Как бы из потустороннего. Я опишу тебе. Напомни. Мои деды — оба — незаурядные личности. Папин отец очень рано умер, т. е., я его не помню. Мамин же отец прошел перед нами сильной личностью. И смерть его была — ужасна силой Таинства этого. Умирал долго, сознательно. Мы были все около него, в 1916 г. Это был очень сильный духом человек. Достойный. Я чтила его. Хотя близости у меня с ним не было. Он «метаний» моих не мог своей, другой совсем, природой понять. Бранил меня за мои «тревоги». Бабушка — совсем другое. Мягкий, тонкий свет! Напишу больше. Кончать надо! Целую тебя, солнце мое! Оля

[На полях: ] О «завещании» моем не тревожься. Об этом — диком факте я объясню тебе. Напомни обязательно. Да, я изменю его, или уничтожу. Давно хотела!

Получил ли «жизнь мою»? Я все послала. Твое письмо от 13-го не пришло.

Напиши, нравится ли тебе такой цвет ниточки, которой сшила письмо? Мне это надо.

120

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. I. 42

2-ое

Мое сокровище, родной мой Ваня!

Сегодня выдался мне денек, — могу долго писать тебе. И вот еще одно письмо. Перечитала твои. Спрашиваешь, «какой частный случай» показал мне прелесть Православия? Кажется, я 23-го XI была здесь в католической церкви… должно быть, контраст этот… Читаю дальше, — твои «изумления» на работу в клинике… О, Ваня, сколько там было. Слушай: когда я кончила работу волонтерки в Charité, я все же еще там оставалась, пока до приискания места. И вот, однажды (была отчаянная безработица 28–29 гг.?) мне прислали из бывшей моей школы извещение, что один доктор ищет лаборантку. Я не смела не идти, т. к. тогда бы больше не прислали. Да и не было оснований еще не идти. Хотя тот друг-доктор, который мне много помогал в Charité, всегда говорил: «ox, S., Вы не для практики молодого врача, — поищите лучше ученого или, если такое чудо, м. б., — частные клиники, но не к „Praktiker Arzt“»[220]. В государственной или городской больнице я работать не могла как иностранка. Это «требование» было как раз к «Praktiker Arzt». Нечего делать — пошла. Еврей. Вопросы: имя, возраст и т. д., — знания, школа, стаж — его не поинтересовали. И… «есть родные?» «Кто отец». И… «Вы носите форму сестры на работе?» И… еще более дико… «у Вас „Bubi-Kopf“?» Т. е. стриженая… У меня тогда уже были отрезаны волосы. Но я ему не ответила, а только сказала: «мне кажется, что это к работе отношения не имеет». — «О, да, при операциях это очень важно, чтобы длинные волосы не мешали». Я встала и сказала, что я вообще не для операций, а только лаборантка. И попросила его сказать в школе, что я по специальности ему не подхожу. Он не слушая меня спрашивает: «Вы живете с родителями?» Я: «да, конечно». Это его очевидно мало устраивало и согласился, что «да, я по специальности ему не подхожу». Я не простясь пошла к двери. Но тут он еще нагнал и пытался (гнусно!) взять за талию и провести в дверь. Я выскочила как ужаленная. На лестнице я плакала. И с ужасом думала, что наступает уже этот «крестный путь», о котором столько (!) слыхала… На улице, внизу ждал меня мой спутник — доктор из Charité. Очень хорошо меня понял. Записал имя нахала, чтобы уязвить при случае «коллегу». И тут же «утешил», что подобных типов (увы!) много и что мне лучше было бы не начинать такой карьеры. Обещал искать для меня работу у какого-нибудь ученого. Когда я попала в Клинику, — то эта сторона «крестного пути» отпадала. Я не зависела от личного каприза врача. Было 2 шефа. Один славился ученостью (приезжали к нему из Франции, Голландии, Бельгии) и строгостью и невероятной требовательностью. Лаборантки вылетали одна за другой. «Враг женщин» — говорили про него. Я поняла потом каких женщин, — тех, что в медицине ищут мужей, а не работу видят, — тех он презирал и гнал вон. Другой был меньше врач, чем купец. Практик. Мне был отвратителен. Всем, решительно. Первый был старше, некрасив, хмур. Этот — для меня — гад, а другие его считали красивым. Очень высокий, молод довольно. «Бабьё» — пациентки и др. с ума сходили, за одно трепанье по щеке все забывали. Мне он сразу не понравился. Не знаю чем. Нет, он не был циник, не был обыкновенный нахал, за бабами не бегал. Цену себе знал. По-моему, совсем бесстрастен. Только деньги. Честолюбив. Безумно везуч в жизни. До жути! Я его называла «Поликратом»513. Все удавалось ему. И этой своей материальной везучестью был он тоже противен. По духу своему был всему, что во мне — диаметрально противоположен. И очень умен. Сразу понял, что со мной контакта не