Книга Время банкетов - Венсан Робер

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Время банкетов заканчивается в 1848 году. Разумеется, это вовсе не означает, что после этой даты политические банкеты вовсе прекратились; демократы-социалисты продолжали собираться на банкеты в течение следующих двух лет. При Второй империи, самодержавном режиме, который ограничил коллективные свободы жесткими рамками, банкетов почти не было, но в начале 1870‐х годов, когда Третья республика делала первые шаги, а во главе ее стояли нотабли, склонные поддержать реставрацию монархии, радикальные республиканцы, стремившиеся предотвратить такое развитие событий, стали опять устраивать банкеты. После революции 1848 года, относительно которой современники прекрасно сознавали, что она произошла из‐за покушения на право собраний[754], стало совершенно ясно, что это право, официально признанное в Великобритании, — такой же неотъемлемый элемент свободных установлений, как и свобода прессы, освященная предыдущей революцией. Поэтому творцы Конституции 1848 года, в которой, несмотря на требования многих пылких сторонников Республики, не было записано право на труд, не преминули запечатлеть в статье восьмой право на собрания. Впоследствии предметом обсуждения сделался статус клубов — регулярных политических собраний, которые навевали воспоминания о первой Революции и о событиях весны 1848 года, например манифестации 15 мая[755], однако на свободу граждан собираться мирно и без оружия никто не покушался, во всяком случае в теории; на практике ее не раз ущемляли под предлогом охраны общественного порядка. Когда в конце 1860‐х годов Наполеон III, озабоченный будущим своей династии, решился пойти на уступки либеральным требованиям оппозиции, он весной 1868 года вместе с законом о печати поставил на голосование закон о публичных собраниях[756]. А Третья республика, когда к власти окончательно пришли республиканцы, официально узаконила свободу собраний, хотя отказалась узаконить родственную свободу — право выражать свое мнение мирными шествиями на городских улицах. Иными словами, до 1848 года банкеты были единственной допустимой формой публичных собраний, примерно как похороны видных политических деятелей оппозиции были единственной допустимой формой манифестаций; после 1848 года, а особенно после 1881 года они сделались одной из возможных, но не обязательно самой востребованной формой основополагающей свободы — свободы выражения политических мнений, которая теперь была признана за всеми гражданами.

Изменились не просто детали, решительно изменился сам подход властей и правящих классов к праву простых граждан высказывать свои мнения по политическим вопросами. После 1848 года, а главное, после долгой паузы — самодержавной Империи с ее репрессивной политикой — правящие классы поняли, интуитивно или в результате осмысления британского опыта, что ради возможности иметь надежный контроль лучше официально признать право на собрания, открыто посвященные политике или обсуждению социальных вопросов. С одной стороны, в конечном счете, в отличие от уличных манифестаций, за которыми силам охраны порядка было трудно надзирать без эксцессов и которые во Франции испокон веков считали чреватыми бунтом и даже революцией, публичные собрания, или митинги, очень редко нарушали общественный порядок; между прочим, так же обстояло дело и до 1848 года: на банкетах порой звучали зажигательные речи, но никакими реальными правонарушениями это не заканчивалось. Публичное собрание в закрытом помещении легко поддается надзору, если власти информированы о его проведении или если они требуют испрашивать на него предварительное разрешение. С другой стороны, как и в случаях с политическими погребальными процессиями, опыт первой половины XIX века показывал: реальные проблемы возникали всякий раз только тогда, когда власти пытались воспрепятствовать тому, что воспринимается как основополагающая свобода не только гражданами, но и вообще всеми живыми существами, ведущими жизнь общественную. Силовой разгон толпы, собравшейся, чтобы проводить в последний путь усопшего, как, по мнению части присутствовавших, это было сделано во время похорон генерала Ламарка 5 июня 1832 года, — деяние безусловно отвратительное, поскольку оно оскорбляет одну из основополагающих ценностей общества — уважение к мертвым. Гонения на манифестацию, в которой не участвуют ни женщины, ни дети, — самоуправство властей, которое вызывает гнев заинтересованных лиц, но если насилие было сравнительно умеренным, чаще всего оставляет равнодушными всех остальных. Запрещение публичного собрания, организованного той или иной группой оппозиционеров, также не вызывает особых эмоций; но показать, как это сделали в феврале 1848 года Дюшатель и Эбер, что правительство намерено посягнуть на право всякого человеческого существа разделить трапезу с друзьями, значило покуситься — возможно, нечаянно — на одно из оснований жизни в обществе. Банкет — праздник, он ослабляет напряженность, способствует примирению; с его запрещением смириться невозможно.

К сказанному надо прибавить еще одно отягчающее обстоятельство, не касающееся похоронных процессий — другой элементарной формы политического высказывания. Неуважение к покойнику и тем, кто провожает его в последний путь, безбожно. Но это возмутительное деяние в конечном счете затрагивает только связь людей с божеством и не касается напрямую связи людей между собой. Напротив, банкет во Франции первой половины XIX века находился на скрещении целой серии представлений, на которых основывается порядок социальный, политический и даже религиозный, он содержал в себе почти бесконечное множество значений и отсылок, которые современники легко считывали и которыми легко манипулировали. Запретить банкет — значит покуситься на целый ряд мифов, которые нельзя назвать вечными (иначе нельзя понять, почему нам, например, такой запрет кажется совершенно невинным), но которые глубоко укоренены в многовековой истории, запечатлены в языке, установлениях и практиках и всегда готовы ожить и зазвучать во весь голос. Возьмем, например, выражение, которого мы до сих пор практически не касались: банкет, или пир праведников. На тогдашнем религиозном языке так обозначали рай, загробную жизнь блаженных. Была ли то чистая метафора? Под пером богословов — безусловно; но мы видели, как поэт-песенник предсказывает примирение между двумя соперничающими организациями компаньонов в раю, где они будут вместе есть и пить. А окончательная ссора между Пьером Леру и Жаном Рено произошла именно из‐за разного ви´дения загробной жизни; второй представлял ее как длительное переселение с одной звезды на другую, тогда как первый надеялся остаться на земле: «Политика и шампанское — вот моя жизнь за гробом!» Итак, некоторые люди продолжали более или менее осознанно считать банкет-пир формой счастливой вечной жизни[757].