Книга Красное на красном - Вера Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты виновен в преступлениях против Талига? — Голос старого бакрана был тверд и холоден, как голос его распрекрасных гор, если бы те вдруг заговорили. — Подумай и ответь.
Он думал. Он думал с той самой минуты, как узнал, что Адгемар за гоганское золото подрядился разорить Варасту. В глазах Олларов это, без сомнения, было преступлением, но это делалось ради возрождения Талигойи. Оллары и Сильвестр губят страну, а что делают они? Смогли бы Альдо и Штанцлер остановить стронутый ими же обвал, или он накрыл бы и правых и виноватых, и новое и старое?
— Ты виновен? — возвысил голос старик.
Сказать правду про Белого Лиса, про кровавого Лиса? Чтобы Ворон и его бакраны утопили еще сотню тысяч человек. Нет, пусть живут! Но как Мильжа дал себя убить, или… Или казар заставил его поверить, что он спасает свой народ и… своего друга?!
— Ты виновен?
Надо отвечать.
— Я делал то, что должен, и я ни в чем не раскаиваюсь, но лишь Создатель знает, было это Добром или Злом.
— Хороший ответ. — Козопас наконец-то отвернулся и теперь уставился на Рокэ. — Я сужу этого человека на земле Бакры и по закону Бакры, так пусть великий Бакра решит его судьбу. Наш закон прост. Кровь убитых обвиняет, а Бакра судит. Обвиненному на голову кладут плод абехо, обвинитель должен его сбить. Он может быть лучшим стрелком и не желать убийства, но Бакра направит его руку, и он убьет. Он может впервые взять в руки лук, но Бакра направит его руку, и он собьет плод. Если плод абехо будет сбит, обвиненный оправдан, если он умрет, он виновен, если выстрел пропадет, испытание повторится. И так каждый день, пока Бакра не примет решение. Сын Ветров, ты — кровь Талига, и ты — обвинитель.
— Я понял, — усмехнулся Рокэ. — но я не стреляю из лука. Согласится ли Бакра на пистолет?
— Смерть может принять любое обличье.
— Отлично, — Рокэ вынул оружие, — Робер, молитесь Создателю, чтоб Бакра рассудил по справедливости и покарал истинного виновника бед Талига и прочих бед, настоящих и будущих.
«Леворукий и все твари его, — с тоской подумал Робер, следуя за отмеряющим шаги молчаливым бакраном, — он же пьян. Вот уж воистину суд божий, будь Ворон трезв, он бы его пристрелил без всякой жалости, а сейчас… В голову Алва не промажет, сколько бы он ни выпил, а в эту дурацкую ягоду — запросто, даже если спьяну вздумает пощадить».
— Ричард, — герцог повернулся к своему оруженосцу, — вы бы тоже помолились, и даже дважды — по-оллариански и эсператистски. Вы — создание неиспорченное и местами даже блаженное. Авось вас услышат.
Пресловутый плод сорвали с росшего тут же кривоватого деревца. Такими деревцами у горы Бакра заросли все расщелины, но в других местах Эпинэ не приметил ничего похожего. Сам абехо Иноходец разглядеть не успел — что-то красное и круглое, побольше вишни и поменьше яблока. Попасть трудно, но чем Леворукий не шутит. Алва картинно взглянул на небеса, медленно поднял руку с пистолетом, прицелился, затем пьяно засмеялся и сделал пару шагов в сторону.
— Если это суд Бакры, пусть он видит все подробности!
Видит? Ах да, Бакра смотрит на мир с горы, которой дал свое имя. Алва снова поднял пистолет. Выстрелит эта тварь когда-нибудь или нет?!
— Да свершится чья-нибудь воля, — возгласил Ворон, небрежно перебрасывая пистолет в левую руку. Грянул выстрел, над головой Робера что-то взвизгнуло, раздался дикий крик. Иноходец, продираясь сквозь окутавший его звенящий туман, с трудом поднял руку, коснулся лица, поднес к глазам. Не кровь — сок, хоть и красный. Рокэ таки сбил проклятую ягоду, потому и орут. Выходит, Бакра его оправдал? Именно Бакра, ведь Ворон не целился, похоже, он вообще нажал курок случайно, перехватывая пистолет. Эти дриксенские курки так легко соскальзывают… Странно, оправдан он, а смотрят в сторону. Дикон аж позеленел. Закатные твари, да что ж там у них такое?!
Повернуться было еще трудней, чем поднять руку, но Эпинэ все-таки повернулся. Адгемар Кагетский неподвижно лежал на земле. Половина лица казара была залита кровью, кровь залила и благородные седины, и белый мех одежд. Он был безнадежно мертв.
Рокэ был верен себе — с дикарями и мужланами он вел себя как с Людьми Чести, а с Людьми Чести — как с дикарями. Дик, с трудом скрывая отвращение, смотрел, как его эр беседовал с бакранской ведьмой — уродливой старухой с коричневым лицом и кустистыми черно-седыми бровями. Ведьму звали Премудрая Гарра, она увязалась за войском, чтобы отыскать старый бакранский алтарь, и нашла.
Алтарем оказалась черная каменная плита, заваленная грудами щебня. Бакраны раскапывали святилище два дня, и наконец чудовищная глыба, плоская, как стол, и блестящая, как зеркало, явилась во всей своей сомнительной красе. Вокруг вкопали шестнадцать шестов, на которые насадили козлиные черепа, украшенные черными и красными лентами. Зрелище вышло весьма внушительным, талигойцы, проходя мимо, прикладывали руку к губам и склоняли голову, отвращая зло, бакраны видели в этом знак почтения их святыне и не обижались. Довольный и гордый Бакна предложил Алве взглянуть в глаза великому Бакре, и Ворон согласился. Дик сам не знал, зачем увязался за своим эром, но предстоящий ритуал вызывал у юноши болезненное любопытство.
Алва выслушал ведьму, взял протянутое ему украшенное грубым рисунком кожаное ведро и пошел вверх по крутой каменистой тропе, переходившей в некое подобие лестницы, заканчивающейся у небольшого водопада. Герцог поднялся по грубым ступеням, вырубленным прямо в скале, подставил ведро под струю, а затем стремительно и легко сбежал вниз, словно под его ногами была дворцовая лестница, а не кое-как обтесанные скользкие глыбы.
Бакна и ведьма ждали у алтаря. Старуха что-то сказала, герцог ответил и выплеснул принесенную воду на камень. Дикон, отчаянно боясь, что его прогонят, подошел ближе, став за плечом своего эра, но горцы то ли не рискнули тронуть оруженосца своего кумира, то ли не сочли нужным, а Рокэ, как всегда, было не до Ричарда Окделла.
Красное солнце коснулось горной вершины. Бакна трижды ударил мечом о щит. Ведьма протянула руки и завопила дурным голосом, поднявшийся ветер закружил серую пыль, взъерошил черные волосы Проэмперадора, заиграл лентами, привязанными к козлиным рогам. Алва встал на колени и положил руки на мокрый камень. Каменное зеркало на мгновение отразило красивое, надменное лицо, затем все утонуло в багровых закатных сполохах, рассыпавшихся пылающими искрами, которые закружил неистовый вихрь. Искры выцветали, становясь снежинками, буря крепчала, и сквозь нее рвался кто-то темный и крылатый. Сквозь вой и рев ветра доносился злой голос камней, становясь все громче и настойчивей. Камни гневались, их терпению настал предел, они и так ждали слишком долго, и вот дождались.
