Книга Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

9 января

Смерть Гамбетты не возбуждает печали и не кажется несправедливостью судьбы. Вот уже целую неделю я увлекаюсь чтением всего, что может меня познакомить с Гамбеттой, Мирабо и французской революцией. Я совершенно поглощена этими книгами. Ведь французская революция принадлежит всем, поэтому я не должна бы казаться смешной, страстно интересуясь этими необыкновенными событиями. Они сильно потрясли меня. Я горю, как в лихорадке, забываю обо всем, часто не могу даже от волнения есть и только вечером выпиваю немного бульону, который мне приносят.

10 января

Что будет с Рошфором? На кого станет он изливать свое остроумие? Кто помешает развитию таланта г-на Клемансо?

На другой день после похорон на кладбище Реге Lachaise была огромная толпа народа. Газеты говорят, что никогда еще не было такой громадной процессии.

Положительно не знаю, что было бы теперь со мной, если бы я имела счастье лично знать этого человека!..

16 января

Эмиль Бастьен сопровождает нас в Вилль-д’Авре, в дом Гамбетты, где работает его брат.

До тех пор, пока не увидишь своими глазами, никогда не поверишь, до какой степени жалка внутренность его жилища – я говорю «жалка», потому что сказать «скромна» было бы далеко не достаточно. Одна только кухня сколько-нибудь прилична в этом маленьком домике, напоминающем сторожку садовника.

Столовая до того мала и низка, что удивляешься только, как мог в ней поместиться гроб и все эти знаменитые люди.

Зала только чуть-чуть побольше, но бедна и почти пуста. Скверная лестница ведет в спальню, вид которой наполняет меня удивлением и негодованием. Как! В этой жалкой каморке, до потолка которой я достаю рукой в буквальном смысле слова, они могли держать в течение шести недель больного такой комплекции, как Гамбетта, и зимой, с наглухо затворенными окнами. Человека полного, страдающего одышкой и раненного!..

Он так и умер в этой комнате. Грошовые обои, темная кровать, два бюро, треснувшее зеркало между окном и шторой, дрянные занавески из красной шерстяной материи! Бедный студент жил бы не хуже этого.

Этот человек, столь много оплакиваемый, никогда не был любим! Окруженный разными деятелями, спекулянтами, эксплуататорами, он никогда не имел человека, который любил бы его ради него самого или по крайней мере ради его славы.

Но как можно было оставлять его хоть час в этой нездоровой и жаркой каморке! Можно ли сравнить неудобства часовой перевозки с опасностью пребывания без свежего воздуха в этой маленькой комнате. И про этого человека говорили, что он занят своими удобствами, склонен к роскоши! Это просто клевета!

Бастьен-Лепаж работает в ногах у самой постели. Все оставлено как тогда: смятая простыня на свернутом одеяле, заслоняющем труп, цветы на простынях. Судя по гравюрам, нельзя составить себе понятия о величине комнаты, в которой кровать занимает огромное место. Расстояние между кроватью и окном не позволяет отодвинуться для срисовки ее, так что на картине видна только та часть постели, которая ближе к изголовью. Картина Бастьена – сама правда. Голова, закинутая назад, в поворот en trois quarts, с выражением успокоения в небытии после страданий, ясности еще живой и в то же время уже неземной. Глядя на картину, видишь саму действительность. Тело, вытянутое, успокоенное, только что покинутое жизнью, производит потрясающее впечатление. При виде его мороз пробегает по коже и колена дрожат и подгибаются.

Счастливый человек этот Бастьен-Лепаж! Я чувствую какое-то стеснение в его присутствии. Несмотря на наружность двадцатипятилетнего юноши, в нем есть то спокойствие, полное благосклонности, и та простота, которая свойственна великим людям – Виктору Гюго, например. Я кончу тем, что буду находить его красивым; во всяком случае, он обладает в высшей степени тем безграничным обаянием, которое присуще людям, имеющим вес, силу, которые сознают это без глупого самодовольства.

Я смотрю, как он работает, а он болтает с Диной; остальные сидят в соседней комнате.

На стене виден след пули, убившей Гамбетту; он нам показывает его, и тишина этой комнаты, эти увядшие цветы, солнце, светящее в окно, – все это вызывает слезы на моих глазах. А он сидел спиной ко мне, погруженный в свою работу… Ну-с, и вот, чтобы не потерять выгодной стороны такой чувствительности, я порывисто подала ему руку и быстро выхожу, с лицом, омоченным слезами. Надеюсь, что он это заметил. Это глупо… Да, глупо признаваться, что постоянно думаешь о производимом эффекте!

17 января

Принц Жером арестован за манифест, который был вчера всюду развешен. В этом манифесте принц не проявил себя ни республиканцем, ни бонапартистом. Он хочет свободного плебисцита, которого хотели бы очень многие, ведь это – республика с наследственной властью. Что сказать об этом? А господа депутаты вотировали изгнание всех принцев поголовно… О, если бы Гамбетта был жив!..

18–19 января

Я выбиваюсь из сил в работе над этой рукой, стараюсь ее написать так, чтоб уже не нужно было никаких поправок, – и не могу. Я изнемогаю от этих усилий.

Что я приготовлю для Салона?

Портрет Дины и крошки Пейрони? Но до выставки осталось всего два месяца… Можно в отчаяние прийти!..

Я боюсь, что не выполню того, над чем начала работать… Если даже я буду работать с остервенением, все равно ничего не выйдет… Я измучилась, устала от этой работы, но я хочу ее окончить, я должна продолжать.

Неудачные дни причиняют мне муки совести и до того возбуждают меня, что я не могу спать. Я вынуждена принимать разные наркотические средства, чтобы уснуть.

С такими людьми, как доктор, Эмиль Бастьен, Жулиан, я чувствую себя хорошо, свободно. Беседуя с ними, я высказываю интересные мысли, верность которых поражает меня самое… С ними у меня всегда происходит живой обмен мыслей, с ними у меня всегда есть какая-нибудь интересная тема для разговора… Я уверена, что точно так же я чувствовала бы себя в том образованном обществе, которое собирается теперь хотя бы у госпожи Адан. Оно мне так нравится; оно такое блестящее, живет такой кипучей жизнью… А у нас? С кем бы я стала разговаривать у нас? С нашими жалкими светскими кавалерами? Но с ними можно разве только провальсировать несколько минут, обменяться парой банальных фраз, ответить на комплименты… Ну, а затем?.. Нет, судьба не балует меня…

23 января

Вчера я в кровати стояла на коленях, моля Бога совершить чудо. Клемансо произнес обширную речь об избираемости судей… Как Гольбейн в живописи, он обладает способностью необыкновенно сжато и ясно излагать свои мысли. Просто трудно уследить за этой удивительно стройной логикой… Что касается меня, то я – эклектик. Мне мало одной логики, я могу восхищаться только красноречием… Но хотя у Клемансо и нет гениальности и богатства речи Гамбетты, он, тем не менее, может заставить восхищаться собой; этот недостаток он искупает другими сторонами своего красноречия… менее, конечно, захватывающими… Да, о нем можно сказать, что он представляет собой величину крупную. Он силен своей неумолимой логикой, он беспощаден, яростен, несокрушим, отвлеченно-метафизичен… Но во все он вносит искреннюю страсть.