Книга Аппендикс - Александра Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После урока Светлана Анатольевна прочертила мне в дневнике еще один жирный красный кол. Он тоже занял всю страницу и разбрызгался даже на соседнюю. Пожалуй, он был еще лучше прежнего, и я с гордостью показала дневник сестре. Никто и не думал меня ругать за такое, матери было не до того, а сестра сама была настроена против школы, и мои колы ее только веселили.
После того как меня наказали на уроке физкультуры за какую-то очередную пакость или проказу, поставив стоять на улице под дождичком на весь урок, я решила заболеть, а потом уплыть в какую-нибудь другую страну, где о школе никто даже не слышал. Да и Светлана Анатольевна сказала, что я умственно усталая и мне лучше снова вернуться в детсад.
Я вспомнила торжественные проводы будущих первоклашек. Мне подарили деревянный лаковый пенал. Интересно, обрадуются ли воспитательницы, если я вернусь? Хотя мне не хотелось и в детсад. Гораздо лучше было оставаться дома. Листать альбомы с репродукциями, забравшись вместе с Фроиндом под плед с черными и белыми квадратами, бесконечно смотреть во двор-колодец или просто не делать ничего.
Наиболее мудрые отказываются от подобных верований… но жизнь, рассматриваемая в своей целостности, в любой момент предоставляет возможности для веры, так что этого можно даже не заметить.
То ноябрьское воскресенье рвалось по текстуре последующих дней тайным швом. Узелок туго завязался со случайно выпавшей карты: по прошествии десятков лет совсем в другом конце мира мне встретилась минутная подруга детства. Черты ребенка, как растаявший снег, затопляли лицо случайной знакомой, накладывались на него, образ рябил и раздваивался. Говорят, что, если закрыть глаза и попробовать перейти так широкое поле, вернешься в ту же точку. Неожиданно меня вытолкнуло в начало жизни, будто все это время я шла по ней с закрытыми глазами.
Обычно, если только прошлое не переплавлялось в актуальное настоящее, оно становилось для меня слишком громоздким. Ни разу, например, мне не захотелось поехать в места моего детства или встретиться с одноклассниками, лишь потому что давным-давно мы разделяли скучные школьные часы. Да, в мире, который все еще стоял во мне, темнели заиндевевшие чугунные решетки, оттуда доползали и замерзали в моих икрах и пальцах ног вены рек, майский ветер больших площадей догуливал до моей головы, трепал и пучил меня, но я старалась уничтожить их как треш, как тухлые огрызки и очистки. Выпукать к чертовой матери тот майский ветерок! Однако, если честно, пока мне плохо давалась эта гигиена, и я намеревалась построить кессонную стену, безэховую камеру, чтобы ничто уже оттуда не просачивалось в ежедневность.
Фотоателье и элегантный фотограф, подсаживающий меня на высокий куб, тир и пышечная напротив. Сколько было убито мной когда-то волков и зайцев, утят и гнусных монстров наповал, сплющенные пульки катались в кармане. Запах бульона и пирожков из Минутки кружил, возвращаясь с повинной. «Только вперед! Не останавливайся! Так же, как когда-то проходила ты гордо мимо страшного искушения вновь купить пирожок с крысятиной!» – уговаривала я себя.
Но теперь эта Олька как будто вставала на сторону помойки и восстанавливала выброшенное. К тому же она оказывалась для меня неким центром притяжения, а пространство, где оно реализовывалось, приобретало особую значимость, и кто знает, может, и правдивы были ее слова о том, что в хрящах человеческого носа, как в клюве птиц, прячется компас, который почему-то привел нас обеих в этот город.
Когда в то воскресенье Лавиния была возрождена из мертвых стараниями Оли, мои представления, как карты в руках шулера, снова стремительно перетасовались. Из бомжихи, которой я так щедро предоставила приют в своей норке, из пьянчуги, видимо, только по безволию и глупости не могшей жить как следует, Ольга Волкова преобразилась в научного мага и неожиданного эрудита теологии.
Тем же вечером, когда Диего заснул в одном из безликих домов на улице Мальяна, который ему никак не хотелось покидать несмотря на все старания Вала, мы услышали загробный голос Лавинии. Ни Оля, ни я, ни Рокко не понимали по-португальски, но, даже когда она переходила на итальянский, все, что выходило из ее уст, отливалось в филигранный бред. Сев в кровати, она угрожала нам, выкрикивая одно за другим имена своих диких богов.
– Да лети ты вместе с жар-птицею на йух, – ответила ей заботливо Оля. – А ты сама-то тоже иди, иди, – успокоила она меня, – сегодня я тут с этим психонутым останусь, хотя нужно еще дней десять, чтоб он окончательно оклемался. Потом выпьем за его здоровье и забудем об этом инцидентике.
– Помилуйте, хотел меня укокошить, заловить наметился! – презрительно рассмеялась Лавиния через день. – Но ведь если окочурится Лавиния, на ее место заступит Летисия, если поймают Летисию, найдется Рожейро, но кроме них еще кое-кто разделяет с нами это тело! – Она была бледной, отощавшей, но ее глаза исступленно сияли, отражаясь в светлых прорезях нашей сестры милосердия, начавших уже поблескивать восхищением. Лавиния, конечно, не могла никого оставить равнодушным.
Уже через день вместилище стольких противоречивых существ, переодетое в мужскую одежду на манер иммигранта и скромного прихожанина, было переправлено вместе с ампулами и шприцами противоотравного лекарства в более надежное место, а Диего на всякий случай временно переехал к Марио, хотя и понадобились хитрости, чтобы его выковырять из Мальяны.
С Катюшей, которая морально исхлестала себя за то, что сболтнула по секрету Кармине о местонахождении Лавинии, мы встретились в Сант Агостино. Для меня это было почти через дорогу, а она хотела объединить в том же месте молитву, разговор со мной и встречу с одним из своих любимых священников, который обещал отслужить мессу по ее отцу. Катюша была общественницей, кроме основной работы подрабатывала на радио и дорожила временем.
– Прости, – посмотрела она на меня сверху вниз, – теперь ты понимаешь, почему я немного тебя обманывала. Даже мальчик не имел права знать, где мы прячем Лавинию. Всем нам хочется еще пожить, как ты догадываешься, а этот мудила, и она назвала имя (ты что, даже не знаешь кто это такой? Газет не читаешь?) теперь избавляется от свидетелей.
– Так что же, по-твоему, Лавиния должна была вечно торчать в этом подвале? А о Диего вы не подумали?
– Он уже взрослый. Это был наш общий выбор: либо ей повидать мальчика и сдохнуть, либо на время исчезнуть, а потом, когда все утихнет, любоваться им сколько влезет.
Старый священник шаркал расшнурованными башмаками, торопясь настичь заглянувших посетителей и рассказать им об удивительном убранстве церкви. Из глубоких карманов рясы он доставал сосательные карамельки. «Вот, – вставал он перед Богородицей Лорето, – очевидно, что Мария почти не касается земли, она парит с тяжеленьким, веселым Иисусом на руках, хотя удержать ребенка в такой позе невозможно. Невозможно, если только он не бесплотен. Присмотритесь, в руках у Марии не пеленка, а саван».
Наконец Катюша подошла к выходу, где я ждала ее среди красных и белых антуриумов и рождественских звезд[110] в горшках, скользя взглядом по мраморной длинной шее Мадонны Родов, по бокам от которой висели преподнесенные ей розовые и голубые сердечки ex voto. Эта Мадонна с мальчиком, стоящим на ее коленях, по слухам, переделанная из Агриппины с маленьким Нероном, обычно помогала зачатию и счастливому разрешению, но сейчас она вынуждена была услышать трагическую новость об операции Мелиссы, которая никогда не смогла бы уже стать матерью и, говорили, теперь даже отцом. «Ну ничего, Фабио пока ухаживает за ней, ведь ей обещали пенсию, отправят в комплекс для инвалидов, все налажено», – Катюша деловито перекрестилась и, прощаясь со мной, уже на улице обещала убить Кармине, если вдруг увидит: «Я, конечно, женщина, но, если надо, могу поколотить и как мужик. Из-за этого зашквара нам с Джадой придется на время слинять. Шпион и змеюка, он притворялся, что за нас, а сам притащил в подвал типчиков, которые ее давно обыскались. Сперва-то он ей что-то, видно, подсыпал, а сам побежал за ними. Но ведь не рассчитал! У нее интуиция, как у рыси, как у крысы, это ж наша девочка, наша Лавиния! Она ж трехжильная и тем временем просто унесла ноги».
