Книга Дендрофобия - Наталья Горская

– Какие же фильмы надо снимать?

– Просто живых людей показывать. Сейчас в искусстве реальные живые люди никак не отражены, словно их нет совсем. Вот такие, как Вы, например.

– Или как Вы.

– Меня не надо отражать, я не очень хороший пример для подражания. В современном искусстве и так кошмаров хватает. Шарятся там какие-то вымышленные персонажи на понтах, вампиры, банкиры, нефтяные магнаты, деловые менты, фотомодели. А в реальности выживают инженеры, ткачихи, электрики, уборщицы, водилы, санитарки, грузчики, машинисты.

– Не зря киностудии и называют «фабриками грёз».

– Беда в том, что многие эти грёзы за чистую монету принимают и потом с реальным положением дел никак примириться не могут. Вот у меня дочка хочет стать врачом. У них полкласса мечтает врачами стать, и знаете, почему? Потому что вышел американский сериал «Скорая помощь». Красивый сериал, качественный. А уж на фоне приевшегося кинохлама о преступности и разных извращениях такая свежая тема смотрится с особым интересом. Наверняка, когда наш кинематограф выйдет из кризиса, и его начнут нормально финансировать, обязательно сделают что-нибудь подобное и на русский лад. Мне там больше всего костюмы врачей нравятся: всех цветов радуги, идеально выглажены, меняют их по три раза за серию. В наши больницы заглянешь, а там какие-то застиранные балахоны на врачах болтаются, непременно на два размера больше, одна пола длинней другой или зад короче переда – это обязательно. Словно где-то во врачебном уставе прописано, что медицинский персонал должен своим видом больше отпугивать. В современных фильмах и рекламных роликах медсёстры – чисто барышни по вызову. Халатик только трусы прикрывает. Сунься вот в таком халатике в нашу отечественную медицину. И суются. У нас тут раковый корпус при комбинате есть. От работы в деревообрабатывающей промышленности люди получают столько разных ядов, что некоторые ближе к пенсии попадают в онкологию. И вот повадились там такие медсёстры фланировать среди умирающих, которым уже не до халатиков и торчащих из-под них трусов. Моя царевна устроилась туда на практику, ей выдали балахон, который вокруг меня два раза можно обернуть. Им там вообще ничего не выдают, даже врачам со стажем, поэтому кто старое донашивает, кто заказывает в каких-то специализированных фирмах, кто сам шьёт. И вот некоторые девицы запали на эти халатики. Вообще, это не халат, а куртка, к которой полагаются брюки, но они их заменили капроновыми колготками. А моя сшила себе костюмчик из плащёвки, чтоб не запачкать одежду кровью и что там ещё с больных льётся. Там же тяжело больные люди лежат. У кого почки отказали, мочу через катетер сливают, иногда с кровью. У кого недержание, прямо под себя ходят, иногда и по большому. Медицинские костюмы придуманы для защиты врача от попадания на одежду или кожу биоматериалов больного. Даже если у него нет инфекции, его кровь, моча или лимфа могут угодить врачу, куда не надо. В военных госпиталях персонал вообще одет, как космонавты в скафандрах, фартуки из клеёнки до пола, такие там фонтаны крови и всего прочего брызжут. А тут привезли в больницу мужика, который древесным спиртом отравился, блюёт какой-то зелёной массой – то ли спирт такой еловый, то ли внутренности уже разлагаются. И вот подходит в нему медсестра без штанов, а он, недолго думая, выдал ей на ноги целое ведро рвотных масс. Потом не столько его спасали, сколько медсестру эту отмывали. На ней же кроме трусов и халатика до письки ничего нет, вот протекло прямо туда, куда не надо. Зелёное и липкое. Женщине такие деликатные места закрывать надо, а у неё там всё нараспашку, можно сказать, заходи, кто хошь.

– Почему не запретят такую наглость? Я тоже заметила, что в медицине сейчас появились девицы, одетые как для панели.

– Ага, запретишь им, как же. Да они только ради такого вида в медицину и попёрлись. Как по телику увидели, так и сделали выбор профессии. Заведующий их гоняет, орёт, чтоб оделись нормально – в больнице же ещё и не топят иногда, холодно, а они ходят, как на пляже. Халат этот порнографический запретили одевать, сразу половина практиканток уволилась, разочаровались в медицине окончательно.

– А Ваша дочь что же? Не боитесь её к умирающим пускать?

– Сам не знаю. Жизнь – жестокая штука. И пугать ею детей не нужно, но и обманывать нельзя. Нет, я мог бы запретить, но возникнет ситуация «нашла коса на камень», чего уж я совсем не хочу. Поэтому не возражаю, хотя и контролирую сей процесс в разумных пределах. Пусть ребёнок увидит свою мечту в настоящей жизни. Авось, одумается. А не одумается, так станет врачом настоящим, что тоже неплохо. Но я думаю, что бросит она это дело.

– Почему?

– Ей людей очень жалко. В болезни люди страдают, и врач вынужден смотреть на это. И врачу надо чувствовать переживания больного, чтобы вовремя оказать помощь, но и свою нервную систему не перегрузить. Она пришла вечером в корпус, а там женщины лежат, уже не ходят. И кто-то с другой стороны коридора кричит, что у них из окон закат красивый виден. А этим умирающим бабам тоже хочется его увидеть, потому что до завтра кто-то уже не доживёт. Она их перекатывает в кроватях на колёсиках, кого-то в каталку сажает и везёт в те палаты, где виден этот закат, будь он не ладен. И они его смотрят молча, как фильм, и радуются, как дети. Если человеку осталось несколько дней жить, ему всё в радость. А в глазах отражается уходящее солнце… И потом она плачет мне в плечо, как ей горько и грустно от этого, а я говорю: бросай ты эту мелодраму. Но она головой мотает: «Как же они без меня? Там такие санитары, что пошлют куда подальше этих умирающих с «ихними капризами», а даже преступникам перед смертью положено последнее желание». Такова наша медицина в реальности – грубая, непрофессиональная, нищая. А в кино всё респектабельно и красиво.

– Что же, этот развал показывать?

– Надо показывать, как из него вылезти. Не приукрашивать и не запугивать, как всё плохо, не героизм разводить, как это здорово, когда всё так плохо, а искать способы улучшения. По телику полюбили показывать каких-то чудиков из глубинки, обворованных пенсионеров, но как шутов для знати, как диковинку, уродцев, которые сами виноваты, потому что «жить не умеют». Мол, открыли бы автосервис у себя в деревне, где из транспорта есть только мотоблок у деда Ерофея. Это выставлено на показ не для того, чтобы решить проблемы людей, а чтобы поржать, какие идиоты «в этой стране» живут, и порадоваться, что ты на их фоне ещё прилично выглядишь. Нужно не слащавое восхищение и не нытьё, а конкретная информация, как людям всё же удаётся выживать в этом говне. Не герои нужны, а люди, способные людьми оставаться. И из этой их способности ни в коем случае нельзя делать подвиг, потому что это должно быть нормой.

– Интересно Вы рассуждаете. Получается, что нет ни подвигов, ни преступлений, ни героев, ни слабаков. Нет ни рая, ни ада.

– И что, сразу скучно стало? Нет ни рая и ни ада. Всё людьми на ходу придумывается под их сиюминутные потребности, включая рай и ад… Знаете, я ещё в начале девяностых, когда из Хорватии ноги уносил, рванул безопасным северным путём через Венгрию и Чехословакию в Польшу – единственные из стран бывшего соцлагеря, которые не сошли с ума, как другие. Задержался в Кракове, документы ждал. Красивый город, древний. Весь его облазил от нечего делать и перешёл на окрестности. Не знаю как, но занесло меня в Освенцим. Оказалось, тоже очень красивый город с многовековой историей – наши города по сравнению с европейскими, как правнуки. Я думал, что знаменитый лагерь смерти располагался в самом городе, но на самом деле он в соседней деревне. Берёзовке, что ли. Поехал. Посетителей почти не было. В Европе неонацисты появились, в России тоже свастика в моду вошла – никому не интересно, к каким последствиям такие невинные увлечения могут привести. А я там бродил полдня.