Книга Я, хобо. Времена смерти - Сергей Жарковский

Терять мёртвому нечего? Кроме живых товарищей? Что есть у мёртвого? Душу ли сосёт эта помпа? Мне было так хорошо без неё жить.

- Три минуты до запуска, - сказал в эфире незнакомый голос. Или мне показалось это? Countdown ведь шёл и на моём внутреннем таймере, пометилось автоматически… Хоть таймер у меня, у мертвеца, сохранился от прежних беспечных времён.

А я уже начинаю привыкать, хобо!

- Капитан, стреляйте, стреляйте. Байно-о, отойдите же на безопасное расстояние! Не будьте ребёнком. Не разочаровывайте зрителей. Один раз вы так потешно выскочили из-под ракеты! Покатились в овраг! Кверх тормашками!

- Ты не молишься, землянин? - спросил я. - Теряешь своё последнее время.

- Да что ты, прик.

- Я не прик, землянин. Я Судья.

- Ну наконец-то! - обрадовался Шос.

Как далека от меня его фальшивая радость! Я сказал ему всё, что мог бы сказать за все оставшиеся миру времена. Я выключил робота. Спрыгнул в снег, снял шлем - и, по-моему, выбросил его, не отбросил, а именно выбросил. Очень резкий мороз. За раздёрнул молнию на груди и, обняв Ночь пальцами, вывел её в мир и поднял её повыше. Она ещё спала, но и спящая, она мир резко высветлила… или обострила моё мировосприятие? Тогда я не разобрался. До запуска ракет две минуты. Как, оказывается, малозначительно время! Я сдвинул предохранитель и разбудил Ночь нежным нажатием квадратной ребристой кнопки. Клинок Ночи превратил занимаемое им пространство в бессветие. Мир стал двухмерным. Теперь его можно было прорезать, редактировать, можно было рисовать на нём Ночью любые узоры. Мой палец вернул на место предохранитель автоматическим движением, привычным, как всегда. Да, с Ночью мы были старые знакомые. И за вечность нашего знакомства мы многое обсудили, о многом переспорили, мы познали друг друга, во многом друг с другом не согласились, но я полюбил Ночь - и она позволила мне. И платила мне честно - не предавая меня, не обманывая.

…Я с интересом рассмотрел и даже потрогал метрового - для меня - "Чернякова". Он был какой-то нецелый. Видимо, к Эдему пришёл только один корпус. Но всё равно - землянин был очень красив. Надо будет Стаде описать его поподробнее. Звездолёт мне было жаль, но.

Я отступил от "Чернякова" на шаг и разрубил его Ночью надвое, а потом начетверо. Когда он взорвался (помедлив несколько секунд, как бы от неожиданности не сразу сообразив, что следует взрываться от подобных повреждений), пришлось отступить ещё на шаг. Ракеты выйти не успели. Выживших не будет.

Я поднял голову и посмотрел в зенит. В зените стояло второе солнышко. Кое-что уже вошло в атмосферу и торило в ней свои последние белые следы. Отличная сегодня погода на Эдеме. Я постучал пальцем по наушнику. Шос молчал. Что же ты молчишь, Шос? Или задело тебя? Я спохватился. "Нелю-бов" же был всего в километре! Я вник в ситуацию. Шаттл от обломков уберёгся. Или это я его уберёг? То есть Ночь?

Да, это Ночь уберегла шаттл. Она без восторга сделала это, но с пониманием. Она нарисовала передо мной Знак, отдёрнула, как занавеску, мир в черте Знака - и я увидел Шоса прямо перед собой, на расстоянии удара. И Шос увидел меня. Прямо перед собой он увидел меня, на месте вертикальной панели радиостанции. Мороз Эдема схватился с положительным Цельсием в кабине "Нелюбова" врукопашную. Сквозь дурно пахнущее облако пара я увидел, что Шос не обмяк, среагировал, - начал лихорадочно рвать замок привязного ремня на животе. Я осторожно, не касаясь краёв Знака, просунулся в кабину - я хотел рассмотреть лицо землянина. Я хорошо рассмотрел его лицо, оно врезалось в мою память. Кривая ухмылка - прилипшая и засахарившаяся, когда раскололся и взорвался "Черняков". Кабина была вся уделана кровью четырёх человек. Пластиковые пакеты не дают гарантии от загрязнений.

- Покорми моего брата, - сказала Ночь.

Утро как бы и без моей помощи пришёл в мою левую руку и проснулся. Я был быстрый - слишком быстрый даже для собственного восприятия.

Утро был лимонно-жёлтый, с искристым сердцем в пяти сантиметрах от линзы излучателя. Я ввёл Утро в переносицу Ска Шоса. Голова Ска Шоса лопнула от жара буквально через мгновение - для меня, но Шос умирал полную тысячу лет.

Я вернулся на Эдем. Ночь закрыла занавес, Знак стАял. Облако пара рассеялось, выпалось из себя мелким серебром. Как я позабыл про Дейнеко! Но я позабыл.

- Доброе Утро, - сказал я ему и выключил его.

- Добрая Ночь, - сказал я ей и выключил её.

Ноги мои подкосились, и я упал на снег…

Френч Мучась, лучший бывший первый пилот на Трассе, на "Кругозоре" появился над трупом "ОК" и отыскал меня, когда я лежал без сознания. Я много видел в жизни и смерти, но вот управляемого с рук нисхождения из полуримана на грунт тяжёлой планеты тэкаэсом - я не видел. Без сознания я был.

…

…

put-out (attmpt 3)

Аб жалел об этом безмерно.

ПРИЛОЖЕНИЯ К 5.х

file 5a:

created: unknown

subject: unknown

author: unknown

txt: ходовые огни - в положении "капитан на мостике", а я полулежу напротив огней в "капюшоне". Девять лет назад я покинул подсудную мне планету. "Капюшон" отстоит от капитанской приборной колонки так, что голые ноги мои с полным удобством располагаются на подлокотнике правого сегмента пилотской консоли (градусов на тридцать севернее оси хода), а голой спине, голой заднице и мытой шее упруго и плотно - "капюшон" у меня всегда надут на полный ход; я на мостике, я капитан, и я курю, пуская дым поверх висящей у подбородка чашки, на треть наполненной степлившимся кофе со льдом; на животе у меня текст-программер, я бог всех волшебных ламп. Я мог бы диктовать, но спешить мне никогда некуда, и я печатаю пальцАми.

Мне, пожалуй, хорошо. Разве что локти упираются в над-локотники - из-за клавиатуры, - а регулировать "капюшон" девятый год уж как мне лень. Вероятно, именно такое времяпрепровождение и расположение голых и мытых членов в пространстве наиболее мне эндемично, и, выходит, желать превосходящего - означает - единственно и только - гневить бога всех миров. Мне действительно хорошо. Только локти упираются.

Слева от меня звезды, а правый экран я давно отключил от внешней оптики и смотрю по нему то кино, то старые телевизионные программы, а сейчас на нем белые на синем буквы, происходящие от текст-программера в старой доброй редакторской среде WORD-7. Помню, когда я регулировал комфорт рубки, оказалось, к моему удивлению, что ходовые экраны имеют жесткие прямые подключения, без возможности дистанционного редактирования, два раза я выходил наружу с ключами, лазерными паяльниками и мотками световодов, и, как матрос с кистями и ведёрками, свисал с кран-мачты над вскрытым пакетником, путаясь в схемах… Додумался неведомый конструктор неведомого КБ, как проводить провода… Поскольку удовольствия от ползания по борту звездолета в спецкостюме, да еще при постоянном ускорении ноль один один, я не получаю давным-давно (я, прямо скажем, не Юр-ковский Владимир Сергеевич покойный) - правый экран вряд ли в обозримом будущем заработает обратно, как ему по штатному расписанию полагается - вовне корпуса… Впрочем, я тут и расписание, и штатное, и я именно тот, кто его, расписание, расписывает, штатит и расчерчивает в таблицу на два листочка… Один я среди звёзд, Великий и Ужасный, и мне всё еще, девятый год как, хорошо. Звездолёт идёт себе, стелется мантией, ветрила давно остыли, рулевые пакеты приморозило к корме… когда там осенит меня ускориться или свернуть? - даже я сам не знаю… И по оси хода у меня хорошо - пусто, года на четыре вперёд пусто… покой и скорость, я иду без ста единица в направлении Краба, занимаю себя чтением, здоровьем и той сладчайшей жутью одиночества, что привлекает меня в мире пуще всего самого остального - стократно. Сегодня среда, ноябрь. Моя жизнь покойна и бессмысленна.