Книга Высота одиночества - Татьяна Минаева

Они сидели в неловком молчании в ожидании, когда им принесут напитки. Две абсолютно разные, но одинаково прекрасные молодые женщины: Рина надела строгое черное платье-футляр, Алла же выбрала нежно-розовое. Она вся была словно лепесток розы, легкий и бархатистый, и Рина упивалась рассматриванием матери. В душе её спуталось столько чувств и эмоций, что Рината не понимала, что она ощущает. Страх, нежность, неловкость, робость… В итоге все они настолько переполнили её, что у неё не получалось и слова выговорить.

Вернувшийся официант поставил на столик низкий пузатый чайник и бледно-голубую чашку на блюдце с морским узором. Перед Риной возник стакан с соком.

— Вы готовы сделать заказ? — спросил он, снова взявшись за свой блокнот.

— Два стейка с овощами на гриле, пожалуйста. — Алла отдала официанту одно меню, второе оставила и положила сверху винную карту. — Рината…

— Да? — Рина, сделав два глотка, неосторожно опустила стакан, и скатерть тут же пропиталась влагой. Рината вытащила салфетку и положила её перед собой. Второй вытерла стенку стакана и только после этого посмотрела на Аллу. Та была сегодня очень странной. И на тренировке, и после, когда они вместе ехали ужинать. Рина не могла ответить, что же конкретно не так, но ощущала необъяснимую тревогу.

— Я должна тебе что-то рассказать. Считаю, ты имеешь право знать. — Она говорила настолько серьезно, что Рина напряглась.

— Алла Львовна, Вы меня пугаете…

— Для начала, — черты лица её чуть смягчились, — я хочу, чтобы мы перешли на «ты».

— Но я…

— Вне тренировок я не хочу быть твоим тренером, Рината. Я понимаю, что мамой ты меня называть не готова и не тороплю тебя, но… давай отойдем от этого официоза хотя бы в те моменты, когда мы не касаемся работы. Договорились?

— Хорошо, — кивнула Рина.

— Вот и отлично. — Алла мягко улыбнулась. — Второе, что я бы хотела тебе сказать, — двери моего дома для тебя всегда открыты. Я хочу, чтобы ты знала, мой дом — это твой дом. Квартира у меня двухкомнатная, и одна из комнат — твоя. Там есть хорошая кровать, шкаф и так… по-мелочи, но ты можешь обставить её по своему усмотрению… Если захочешь, конечно.

— Спасибо, Алла Львовна. — Рината понимала, что это такой своеобразный намек на то, что в школе ей жить не следует. — Но до отъезда в Сочи я не вижу смысла переезжать, давайте… давай обсудим это после Олимпиады?

— Конечно. — Алла снова улыбнулась. Рина помешала сок трубочкой, затем отложила её на салфетку и, глядя на то, как Алла наливает чай в чашку, сделала ещё пару глотков.

— Ты же что-то еще хотела сказать? — осторожно спросила она, пробуя на вкус это столь непривычное «ты». Алла поставила чайник и подняла на неё взгляд. В глазах её затаилось выражение неуверенности, и Рина лишь сильнее утвердилась в том, что не просто так с самого утра им обеим было неспокойно.

— Да. — Богославская отпила немного чая и вернула чашку на место. — Это третье… самое сложное, что я должна тебе сказать, я… — Она остановилась, не решаясь договорить. Рината, сдвинув брови, смотрела на мать в упор, но та, опустив взгляд на чашку, взяла ложечку и начала размешивать несуществующий сахар. — В общем, я…

Собравшись с духом, она резко подняла голову. В тот же самый момент Рина увидела идущего к их столику Владимира Николаевича. Он стремительно приближался к ним, и в миг, когда остановился за спиной у Аллы, та выпалила:

— Я беременна, Рината.

— Ты — что?

Этот тихий, вкрадчивый голос за спиной привел Аллу в ужас, в полной мере отразившийся на её красивом лице. Расширив глаза, Рината смотрела то на мать, то на отца. Она понимала, что новость эта была уж точно не для ушей Бердникова, как понимала и то, что теперь их ждет очень непростой «семейный» ужин.

— Повтори, пожалуйста, Алла. — Владимир обошел Богославскую, выдвинул стул и уселся между дочерью и женщиной, которую так глупо потерял, но продолжал любить всю свою жизнь.

— Знаешь, Бердников, ты всегда появляешься там, где тебя видеть не желают, — быстро придя в себя, Алла одарила его сдержанной улыбкой. — Откуда такие уникальные способности?

Наклонившись ближе к ней, Владимир негромко произнес:

— Врожденный талант. И не заговаривай мне зубы, Богославская. Ты беременна.

— Ты ослышался.

— Знаешь, я хоть и седой, но со слухом у меня пока еще все в порядке, — едко усмехнулся Владимир, не сводя с неё требовательного взгляда.

Обстановку разрядил официант, обратившийся к вновь прибывшему гостю с вопросом, готов ли он озвучить свой выбор.

— Виски. Со льдом, — бросил Владимир и добавил: — У вас прекрасный стейк. Правда, Алла? — Богославская одарила его гневным взглядом, но он, не придав этому значения, снова обратился к официанту: — Мне стейк с картофелем Айдахо.

— Какой прожарки?

— Медиум велл, — сказал он так, будто отмахивался от назойливой мухи.

Едва лишь официант исчез, Владимир опять повернулся к Алле. Та сидела, стиснув зубы, и упрямо продолжала молчать. Рина тоже молчала. Новость о беременности матери не расстроила её, скорее наоборот. Но помимо радости она ощутила… ревность? Ревность к еще не родившемуся брату или сестре, у которых не будет той же судьбы, что и у неё. Она понимала, что это чувство — неправильное и она не должна показывать его. Но на сердце было тяжело. Она только-только обрела маму, только-только стала привыкать к мысли, что всегда была нужна ей, любима ею, и оказалась не готова прямо сейчас делить её с кем бы то ни было ещё. Не сейчас, не так скоро. Хотя бы недолго ей хотелось побыть единственной, самой-самой. На мгновение они с Владимиром встретились взглядами. Рина могла бы поклясться, что он понял, о чем она думает. В его глазах промелькнуло сожаление.

— Алла.

— Да что? — вскинулась Богославская, вспыхнув, будто спичка, буквально за секунду. — Да, я беременна. Беременна. У меня будет ребенок, Бердников, понимаешь? У меня будет ребенок!

— И кто же его отец?

— А тебе какая разница?

— Если это Миронов, я его… — Алла засмеялась, прервав его.

— Если это Миронов, ты его сотрешь в порошок, так? Не дашь ему заниматься любимым делом, закроешь перед ним все двери, сделаешь его жизнь невыносимой! Это ты хотел сказать? — На лице её было отвращение, а во взгляде — ярость. — Ты же у нас повелитель судеб, мать твою! Разрушить еще одну жизнь тебе не составит труда, да сколько таких, канувших в лету, посмевших перейти тебе дорогу?!

— Прекрати, Алла.

— Я прекращу, когда ты уйдешь отсюда. Это наш с Ринатой вечер и тебе здесь места нет.

— Кто отец ребенка, Алла? — спокойно повторил Владимир, не обращая внимания на её слова. Вернее, делая вид, что не обратил на них никакого внимания.

— Я бы хотела, чтобы это был Женя. Он прекрасный человек и был бы замечательным отцом.