Книга До рая подать рукой - Дин Кунц

Даже теперь его преследовала мысль, что на каком-то глубинном, подсознательном уровне он понимал, что поступает нехорошо.

Он никогда не хвастал тем, что давил пауков. Посыпал гусениц солью. Сжигал жуков.

И, не думая об этом, скорее подсознательно, перешел от насекомых к мелким животным: мышам, хомякам, морским свинкам, птицам, кроликам, кошкам…

В семейном поместье площадью в тридцать акров в Делавере хватало живности, которую он ловил для своих целей. Если же охота не удавалась, карманные деньги, выделяемые родителями, позволяли приобрести все нужное в зоомагазинах.

Двенадцатый и тринадцатый год жизни прошли для него как в трансе. Слишком много тайных убийств. Часто, когда он пытался вспомнить это время, все сливалось.

Оправдания бесцельному убийству животных не было и быть не могло. Они имели точно такое же право на существование в этом мире, как люди.

Оглядываясь назад, Престон задавался вопросом, а не приближался ли он в те дни к опасной черте, за которой лежала потеря контроля над собой? Этот период жизни не вызывал у него ностальгии. Он предпочитал вспоминать более приятные времена.

Изменения к лучшему произошли на следующий день после того, как ему исполнилось четырнадцать лет. Причиной стало появление кузена Брэндона, который вместе с родителями приехал в поместье на длинный уик-энд.

Паралич нижних конечностей навеки приковал его к инвалидному креслу.

В своем внутреннем мире, где главным образом и жил Престон, он дал кузену имя Мешок Говна, потому что два года, когда тому было семь и восемь лет, фекалии из его организма выводились по катетеру в специальный мешок, пока несколькими сложными операциями не удалось восстановить нормальную работу кишечника.

Наличие в особняке лифта позволило мальчику-инвалиду пользоваться всеми тремя этажами. Спать его уложили в комнате Престона, где давно уже стояла вторая кровать, на которой спали его друзья, если оставались на ночь.

Они отлично провели день и вечер. Тринадцатилетний Мешок Говна обладал удивительным даром копировать голоса как членов семьи, так и слуг. Престон никогда так не смеялся.

Мешок Говна заснул в час ночи.

В два часа Престон его убил. Задушил подушкой.

Хотя парализованной у Мешка Говна была только нижняя половина тела, он страдал и от других болезней, отчего и руки его не отличались особой силой. Он пытался сопротивляться, но, конечно же, ничего не добился.

Мешок Говна только недавно поправился после сильнейшего бронхита, а потому легкие у него были слабые. Он умер слишком быстро, немало огорчив Престона.

Надеясь продлить эксперимент, Престон несколько раз поднимал подушку, давая Мешку Говна возможность вдохнуть, но не закричать. Тем не менее конец наступил чересчур скоро.

Простыни чуть сбились от слабых попыток мальчика сопротивляться. Престон их расправил.

Причесал кузена, чтобы растрепанные волосы не вызвали подозрений в насильственной смерти.

Поскольку умер Мешок Говна на спине, как всегда и спал, необходимости поворачивать тело не возникло. Престон только сложил его руки на груди, создавая впечатление, что мальчик во сне спокойно покинул этот мир.

Нижняя челюсть Мешка Говна отвисла, но Престон твердой рукой прижал ее к верхней, подождал, пока она так и застыла.

В широко раскрытых глазах читалось изумление, поэтому Престон опустил веки и придавил их четвертаками.

Через пару часов убрал монеты. Веки остались на месте.

Престон выключил лампу и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку, которой задушил кузена.

Он чувствовал, что поступил правильно.

Спать он не мог, сказывалось возбуждение, но время от времени проваливался в легкую дремоту.

Он проснулся, но притворился, что крепко спит, когда в восемь утра мать Мешка Говна, тетя Джейнис, она же Грудастая, тихонько постучала в дверь. Когда никто не ответил и на второй стук, она все равно вошла, потому что принесла сыну лекарства.

Престон рассчитывал «проснуться» от крика Грудастой, но та не порадовала его материнской истерикой, которую ему так хотелось увидеть. Лишь горестно охнула, привалилась к кровати сына и заплакала так же тихо, как постучала.

На похоронах Престон слышал, как многочисленные родственники и друзья семьи говорили, что, может, оно и к лучшему, что теперь Брэндон на небесах, где не страдает, как на земле, и, возможно, горе родителей в какой-то мере уравновешивается снятым с их плеч бременем ответственности.

Все эти комментарии только укрепили его уверенность в том, что он поступил правильно.

Эксперименты с насекомыми закончились.

Мелкие животные его больше не интересовали.

Ему нашлась полезная работа, выполняя которую он, естественно, чувствовал себя счастливчиком.

Умный мальчик, превосходный ученик, всегда лучший в классе, что в школе, что в колледже, он обратился к образованию, чтобы лучше понять свою особую роль в этой жизни. На лекциях и в книгах нашел все ответы, которые искал.

Учась, он не забывал и о практике. Престоном, богатым молодым человеком, восхищались за то, что он бесплатно работал в домах престарелых. Как он скромно объяснял, «помогая людям, которых судьба обделила в благах по сравнению со мной».

Когда подошло время поступать в университет, Престон точно знал, что его стезя – философия.

Войдя в лес философов и философий, он понял, что каждое дерево равно другому, каждое заслуживает уважения, ни одна точка зрения или цель жизни не должна возвышаться над другими. Сие означало, что нет абсолютных истин, нет определенности, нет универсальных понятий добра и зла, есть только разные точки зрения. Ему предлагались миллионы идей, из которых он мог выбирать, строя фундамент своего будущего.

Некоторые философы придавали человеческой жизни большую важность, чем другие. С первыми ему было не по пути.

Вскоре ему стало ясно, что философия – всего лишь район, в который он перебрался, тогда как современная этика – улица, на которой ему хотелось жить. А чуть позже относительно новая область биоэтики стала уютным домом, в котором он чувствовал себя как никогда комфортно.

В биоэтике он и прославился. Там полностью нашел себя и раскрыл свой талант.

Вздымающиеся горы, бескрайние леса, парящие в вышине орлы…

На север, на север, к Нанз-Лейк.

Черная Дыра очухалась. Села в кресло второго пилота.

Престон говорил с ней, очаровывал ее, смешил, с привычным ему мастерством вел по шоссе дом на колесах, держа курс на север, к Нанз-Лейк, но по-прежнему жил активной внутренней жизнью.

Перебирал в памяти самые прекрасные убийства. Память хранила много убийств, куда больше, чем кто-либо предполагал. Известные прессе самоубийства, которым он содействовал, составляли лишь малую часть его достижений.