Книга Блаватская - Александр Сенкевич

Настоящее «я» — единственное Божество, признаваемое махатмами, Великими Учителями. У этого «я» знание будущего предопределено совершенно необыкновенной памятью, которая отпечатывает, как влажная глина, всё, что совершено человеком в антропоморфных, прежних перевоплощениях, а также в различных, не всегда человеческих оболочках. В некотором роде, настоящее «я» — душа человеческая. Из совершаемых бессмертным «я» всех действий в прошлом появляются ростки будущего. Всякий уяснивший себе эту истину и открывший закономерности в отношениях добра и зла с жизнью может считаться пророком. Однако чтобы понять, какие последствия неминуемо вытекают из совокупности фактов прошлого, человеку необходимо обладать аналитическим умом. Иметь светлую голову, как говорят у нее в России.

Сознание не хотело смиряться с тем, что ее обширная кровать, устланная нежнейшими перинами, а на них чистые хрустящие простыни голландского полотна, — ее последнее земное пристанище, ее смертный одр.

Это была действительно модная кровать на пилястрах, с резными украшениями и покрышкой из шелковой материи.

Лежать на этой кровати, как на ладье, вплывающей с ней в хладные мертвые воды Стикса, было выше ее нравственных сил, напоминало пытку. Она едва двигала ослабевшими членами, пальцы рук ей уже не повиновались. Однако ее сознание не было сознанием умирающей немолодой женщины.

Она понимала, что, если чудом выживет, путешествовать в традиционном обыденном смысле ей вряд ли придется. Лежа, она прикинула на глаз расстояние до письменного стола: не дойти, конечно. О дальних поездках придется навсегда забыть. А как было бы кстати съездить в Швецию, предлагают виллу и яхту. Ее последнее окружение в ней души не чает… Готовы последнее отдать, чтобы узнать свое будущее. Не живут почему-то настоящим, не всматриваются в него. Самое жизнь в упор не видят, не вскрикнут в радости: «Остановись, мгновение!» Черт знает что натворят, чтобы заглянуть за роковой предел. Ничем не побрезгуют. Собственно говоря, тяга к потустороннему у них, как она заметила, сильнее, неотвратимее, чем половое влечение.

От подобных мыслей ее отвлек странный звякающий звук. Это свет луны бился об оконное стекло, и в его потоке неслись неприкаянные ночные мотыльки. Вот и она также летела навстречу пылающему погребальному костру.

Она унесет с собой все свои тайны. Оставит людям свои книги, наблюдения, заметы язвительного живого ума, свои мистические прозрения, домыслы и догадки о взаимоотношениях человека с космосом. Заставит потомков разгадывать не-разгадываемое: свою личность. Они уткнутся в ее размноженный в тысячах экземплярах абсолютно непримечательный портрет старой больной женщины, с головой, закутанной по-русски черным шерстяным платком, с неправильным и решительным лицом, и не увидят ее насмешливой и отзывчивой на чужое горе души.

Не разглядят в этой упертой «бой-бабе» доверчивой, наивной и взбалмошной девчонки, которая жила как хотела, общалась с кем ей было интересно, словно не существовало в мире старости и смерти. Никто из них не поймет драму ее жизни. Вот что до слез обидно.

Друзья и враги сочиняют о ней неправдоподобные истории: в конце концов ее посмертная слава превзойдет несправедливые наветы и досужие злошептания. Во всяком случае, она оставит след на земле. О ней заговорят и через 100 лет. И не потому, что наберет силу созданное ею Теософическое общество, а благодаря тому, что утвердится в людских умах главная ее идея: необходимость соединить воедино науку, религию и философию — такой синтез будет для человечества животворящим и полезным, необходимой предпосылкой обретения всечеловеческого братства.

Ее мозг бунтовал, как белый кипяток. Незримый для телесных очей пар ее мыслей, обжигающих и дерзновенных, распространялся по всему дому, отчего в каждой комнате становилось осязательным ее присутствие, и всякий домочадец тянулся к ее теплу, к ее свету. Для своих последователей она была источником жизни настолько, насколько причиной всех причин, скрытой от обыкновенных смертных, считались ею махатмы.

Ее прокуренный голос, казалось, звучал настойчиво и убедительно в каждом закоулке этого огромного дома.

Хотя она предвидела, знала наверняка, долго здесь ей не прожить: не оказалось на доме заветного числа — приносящей удачи семерки. Несмотря на этот тревожный знак, душа этого жилища определенно была ее душой. Нигде еще она не чувствовала себя так уверенно и спокойно. Каждое место в нем, каждая вещь, каждая комната имели свой особенный характер, свои особые черты и соотносились в той или иной мере с ее личностью, с главным делом ее жизни — богомудрием, теософией. Она и этот чопорный дом, и его взыскующих истины обитателей вовлекла в ход своей творческой, поражающей смелостью и необычностью мысли.

Она с ранней юности знала, чем задеть человеческое любопытство, как обратить на себя внимание, с помощью чего создать грозовую атмосферу, в результате которой мощнейшие электрические разряды, эти корявые, разлетевшиеся по небу испепеляющие молнии, касаясь земли, не только устрашают неминуемой смертью перепуганных путников, неразумно спрятавшихся от разбушевавшейся стихии под кроны деревьев, но и заставляют самых понятливых и отважных из них переместиться из укромных, но опасных для жизни мест непосредственно под потоки дождя, на открытую дорогу мысли. Поэтому всюду, начиная с обычной, частной беседы с глазу на глаз и кончая ее выступлениями перед многолюдной аудиторией, она пыталась внушить слушателям представление о безграничности разумного мира, о том, что этот невидимый для человека мир населен мыслящими существами, несравненно превосходящими людей разумом и истинными познаниями, что мир духа, выжженный дотла современной наукой, не может оставаться дольше таковым и требует рачительного и заботливого к себе отношения — новых посевов и жильцов. Разве это не духовный подвиг, ею совершенный в век безверия и всеобщего безразличия людей друг к другу?

Не была она логичным, проникновенно-мыслящим философом — глубоко загадочными предстают для посторонних некоторые годы ее жизни. Она всегда находилась в стремительном потоке бытия и не утонула — выжила. Изведала горькое разочарование в людях — в самых близких и дорогих. Сколько раз жизнь приводила ее к роковой черте, за которой стояли ужас и отчаяние нищеты. Чем только она ни перебивалась, чтобы ее избежать: газетной работой, уроками музыки, бывала она и нередко приживалкой при богатых людях. Что из этого? Она внимательно скользнула взглядом по предметам, находившимся в ее комнате. Тень печали лежала на них, словно они прощались с ней, бесповоротно, навсегда, простодушно удивляясь, что она все еще жива.

Ее опять-таки настойчиво притягивали письменный стол и обширное плюшевое кресло перед ним. Немного дальше было зашторенное окно, сквозь которое в комнату прорывались приметы наступившей весны: солнечное тепло и запах цветущих деревьев. Она всегда боялась умереть зимой. Причиной этого страха были, вероятно, ее детские впечатления, связанные с суровой зимой в России, с крепчайшими морозами, когда в полете замерзают птицы, а природа надевает на себя ледовый панцирь. Когда беспомощные голые деревья впадают в летаргический сон, когда поутру одолевает сонливость, когда за окном белое марево метели и отчаянная стужа.