Книга Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи - Михаил Погодин

Заря уже угасла на западе, когда Ермолов возвратился в свой лагерь. Первой его заботой по приезде было немедленное отправление к Мирзе-Шефи назначенных ему от имени государя подарков. Приятно было такое внимание дряхлому премьеру, и он пожалел только о том, что ночь помешала народу быть свидетелем оказанных ему императором милостей.

Следующие дни были посвящены посещению находившихся в Султанин шахских сыновей и высших государственных чинов. Ермолов начал с Мамед-Али-Мирзы. Приняв посла со всею любезностью и предупредительностью, принц долго и с видимою искренностью говорил о том удовольствии, которое он ощущает при более и более утверждающихся добрых сношениях между Россией и Персией, вполне сознавая пользу, какую родина его может извлечь от такого положения дел в будущем. Во время этой беседы Ермолов, желая оказать особенное уважение принцу, несколько раз порывался отвечать ему стоя, но Мамед-Али-Мирза каждый раз предупреждал его просьбой не вставать с кресла. Когда же бывший при этом михмандарь Аскер-хан заявил, что такова обязанность посла и что он напрасно ей противится, то принц строгим взглядом заставил его молчать, заметив, что знает, с кем говорит.

От Мамед-Али-Мирзы Ермолов отправился к другим принцам и, между прочим, к Абдулла-Мирзе, знакомому нам из Зенгана. Но, исполняя долг вежливости, он не забывал главной цели своего посольства. Едва только кончилась вторая аудиенция, он при ближайшем же свидании с Мирзой-Шефи предложил приступить к переговорам, причем, не доверяя словесным объяснениям и обещаниям персиян, условился вести их на бумаге. Кстати заметить, что возникшая засим переписка велась собственноручно Ермоловым, и это потому, чтобы в случае каких-либо промахов не подвергать нареканиям или упрекам других, а за все отвечать самому. Характеристическая и редкая черта в начальнике!

Сначала Ермолов думал, что переговоры затянутся и что ему еще не скоро удастся выехать из Султанин, но, по особенному счастью, благодаря энергическим объяснениям, которыми он отнял у персиян всякую охоту на частые совещания, все ограничилось несколькими бумагами и одной конференцией. Она происходила 12 августа. Кроме Мирзы-Шефи и Ермолова, в ней приняли участие Мирза-Абдул-Вехаб и советники Негри и Соколов. Первый и важнейший вопрос, подлежавший объяснению, относился до областей, отошедших России в силу Гюлистанского договора. Во время прений, которые с обеих сторон велись одинаково горячо, Мирза-Шефи и Мирза-Абдул-Вехаб истощили все свое красноречие и силу своих убеждений, чтобы склонить Ермолова на какую-либо уступку. Видя же его непреклонность, они объявили, что отказ по делу, не допускавшему и малейшего сомнения на благоприятное его разрешение для Персии, последовал для них столь неожиданно, что они страшатся одной мысли заявить о нем шаху. «В таком случае, – заметил Ермолов, – я готов вывести вас из затруднения и лично объяснюсь с его величеством». Услышав такие речи, министры пришли в ужас и, долго не думая, чистосердечно сознались, что все предложения с их стороны были сделаны без предварительной воли шаха, но что если они рассчитывали на такую уступку, то единственно потому, что считали ее вполне справедливой. Но Ермолов не поддавался, ответив, что им уже донесено государю о положительной невозможности отдать Персии и самого ничтожного клочка из уступленных областей и что если он после этого даже во сне увидит, что ей возвращаются земли, то, вероятно, не проснется и вовеки. Слова эти были столь убедительны, что устранили всякие дальнейшие настояния со стороны министров и самый вопрос о землях начал мало-помалу предаваться забвению.

Затем зашла речь о назначении поверенного в делах при шахе и консулов в Гиляне и Астрабаде, а также об учреждении в тех местах торговых обществ и контор. Хотя в разрешении этого ходатайства со стороны министров не встретилось особых затруднений, но оно не могло быть удовлетворено тогда же, так как потребовалось предварительное мнение Аббас-Мирзы, в ближайшее ведение которого поступали пограничные владения.

Наконец, третий предмет обсуждения заключался в испрошении шахского фирмана на возвращение пленных и непрепятствование тем из беглых солдат наших, которые изъявят желание оставить Персию, возвратиться в Россию. Дело это также было передано на ближайшее рассмотрение Аббас-Мирзы, с тем чтобы он в решении своем руководствовался мирным договором и действовал согласно существующим между обеими державами доброму согласию и дружбе.

Во время совещаний по последнему пункту Ермолов не упустил случая высказаться насчет Мирзы-Безюрга как о величайшем плуте и мошеннике, которого вражда к русским и подстрекательство против нас населения соседственных с Персией областей могут подать повод к войне, но что тогда всякое раскаяние будет поздно. Министры, как и следовало ожидать, против такого аргумента не посмели возражать, так как и у них, как говорится, «пушок на рыльцах был». Отзывом своим Ермолову удалось, однако же, устранить Мирзу-Безюрга, прибывшего в то время в Султанию, от всякого участия в переговорах.

16 августа Ермолов, в сопровождении Негри, был на аудиенции у шаха и затем присутствовал на селяме (приеме у шаха). Здесь повторилось все то, что происходило 3 августа, с тем лишь добавлением, что принц Мамед-Али-Мирза, через сына, поднес своему родителю довольно значительные подарки, состоявшие из шалей, парчи, денег и множества ковров, и что шаху представлялся посланец из Синда, привезший, кроме подарков, еще письмо от своего владетеля, которое тут же удостоилось громогласного прочтения.

При встрече с Ермоловым Фетх-Али-шах лично объявил, что он считает вопрос об областях, отошедших к России по Гюлистанскому договору, оконченным и что земли те впредь в возврате требованы не будут, так как он из-за них дружбы с государем прерывать не намерен.

Вскоре после последнего свидания, а именно 21-го числа, состоялась четвертая аудиенция, а 22-го Ермолов со всей свитой был приглашен шахом на особое, устроенное в честь посольства, празднество. Стечение народа, по обыкновению, было значительное. Недоставало только англичан, которые, во избежание надевания чулок, вообще не показывались там, куда был приглашаем Ермолов. В заключение праздника был сожжен фейерверк, состоявший из множества фонтанов и нескольких тысяч ракет. Он продолжался около 40 минут, сливаясь в один непрерывный оглушительный треск и грохот с производившейся одновременно пальбой из всех артиллерийских орудий, бывших в Султанин, и не менее 300 фальконетов.

Между тем дни уходили за днями, и Ермолов стал собираться в отъезд. Но прежде чем уехать, он задумал устроить прощальный обед, дабы выразить высшим представителям власти признательность за их радушие, а также за те расходы по приему посольства вообще, которые персидское правительство нашло для себя более выгодным обратить на их карманы. Едва только намерение это огласилось, как из задуманного празднества вышло дело государственное. «Вмешался Мирза-Шефи; был внесен доклад на высочайшее воззрение. Большая часть приглашенных была исключена по неравенству с прочими, так что из 50 оставлено всего только 15. Кроме того, было созвано духовенство, чтобы приискать в Коране, каким образом, не оскорбляя закона, разрешить трапезу у неверного». Начались справки, но разрешающей статьи не оказывалось: все пришли в недоумение, не зная, что делать. Наконец после долгого размышления и ввиду сколько шахского позволения, столько боязни оскорбить посла, улемы постановили принять приглашение Ермолова, но с тем, чтобы за столом прислуживала их прислуга и чтобы она же накладывала и резала кушанья. Условие это было принято, а вечером 25-го числа состоялся и сам обед. Лагерь на этот случай был превосходно иллюминирован, а палатки освещены люстрами и жирандолями. В числе приглашенных находились: Мирза-Шефи, Мирза-Безюрг, Мирза-Абдул-Вехаб, Хаджи-Мамед-Хусейн-хан, Аман-Уллах-хан, Махмуд-хан и визирь зенганский Мирза-Тачи. Гости были, впрочем, весьма воздержаны и, кроме фруктов, почти ни до чего не дотрагивались. Когда же встали из-за стола, то каждый из них, выбрав себе кушанье, которое по внешнему виду казалось ему лучшим, просил о присылке его к нему на дом.