Книга Белые Волки Перуна - Сергей Шведов

Дважды ещё подходил Мечислав к лазу, один раз даже голову сунул туда и в тот же миг понял, что это слабость говорит в нём. Не может он уйти сегодня, освободив Ладомира и своего отца Мечислава Блуда от обязанности решать. Потому что это последняя возможность удержать их на краю ямы, в которую толкает их привязанность к кровавому идолищу. Если шевельнётся в их душах любовь к Мечиславу, то, значит, не потеряны они для истинного Бога. А если нет, то что это будет за жизнь у самого Мечислава, если ему придётся сражаться насмерть и с породившим его отцом и с отцом его усыновившим и воспитавшим.

А ведь останься он жить, придётся противостоять не только им, но и тому же Пересвету, и всем дядьям, и Севку Рамодану, и многим другим, что пойдут за ними. И будет много крови, пролитой Мечиславовой рукой. Но кровь нужна Перуну, а Христу кровь не нужна. А значит, и бежать незачем. Значит нужно сидеть и ждать, потому что сегодня решится многое, и это многое зависит, в том числе, и от самого Мечислава.

Пересвет, увидев сидящего на лавке боярина, даже крякнул с досады:

- Ты что, глухой?

- Я не побегу, - отозвался в Мечислав.

- Ну и дурак же ты.

На выходе Летяга что-то спросил у Пересвета, и тот ответил ему со злостью:

- Не хочет он, я его ткнул туда носом.

На дворе была ночь, и Мечислав вдруг понял, что эта ночь может быть последней в его жизни. И вновь стало страшно, и вновь захотелось бежать, тем более что Пересвет с Летягой ловить его не будут. И стоит сейчас Мечиславу прыгнуть с пристани в тёплую двинскую воду, и он будет спасён - спасён на долгую жизнь. А там, на холме, что возвышается в ночи, освещаемый жертвенными кострами, его ждёт смерть, в которой теперь уже можно не сомневаться.

- А где Вилюга, где мои мечники? - резко обернулся Мечислав к Пересвету.

- На твоих мечниках вины нет, - отозвался за Пересвета Летяга. - За них Плешь просила воеводу. Под засовом сидят все.

Ладомир смотрел на Мечислава почти с ужасом:

- Почему он здесь?

- Он не захотел бежать, - бросил Пересвет и отвернулся.

Мечислав неожиданно для себя оказался рядом с Изяславом, на лице которого попеременно отражались страх и ненависть. На Мечислава он тоже взглянул поначалу с ненавистью, но потом сообразил, что участь молодого воеводы ничем не лучше его собственной, и скривился в усмешке. На лице стоящего поодаль Басалая был только страх. А вокруг бояр толпились пятьдесят обезоруженных киевских мечников, среди которых Мечислав опознал Доброгу и Хоря.

- А где остальные? - спросил он.

- Остальные уже в раю, - отозвался Изяслав вместо Доброги. - А теперь волхвы и для нас мостят туда дорогу.

Среди одетых в белое старцев Мечислав сразу же признал своего отца. Бывший боярин стоял поодаль от других рядом со щербатым ведуном Бакуней, который один улыбался среди десятков сумрачных лиц, если, конечно, подобный оскал можно назвать улыбкой.

- Блуд ныне первый среди Перуновых волхвов, - процедил сквозь зубы Изяслав. - Он занял место Вадима.

Изяслав был странно оживлён, говорил без умолку и непрестанно дёргался, и Мечислав понял, что это от страха. И так же от страха оцепенел боярин Басалай. И тот и другой, уже давно догадались, какая участь их ждёт, и для чего вкатили на холм Перунов камень, сброшенный вниз по приказу того же Изяслава.

- А я думал, что тебя пощадят, - сказал Ставров сын со свистом - похоже, у него сводило скулы. - Всё же ты им не чужой.

На эти Изяславовы слова отреагировал боярин Басалай, взглянувший на Мечислава осоловевшими от ужаса глазами. И от этих глаз Мечиславу вдруг тоже стало очень страшно, впору было заплясать на месте, подобно Изяславу. Потому что он вдруг не только разумом, но и всем существом понял, что его ждёт смерть лютая и неминуемая. И ещё вдруг понял Мечислав, что верил до самого последа в Ладомирову защиту. Верил, и всё. А остальные его мысли были как бы понарошку, словно все вокруг играли в игру, где и у Мечислава было своё место. А теперь оказалось, что это не игра, а жизнь, а точнее, окончание её. Ладомир так больше и не глянул в сторону Мечислава, словно никогда не подсаживал его в седло и не встречал у стола весёлой улыбкой. Ничего уже не осталось общего у Мечислава и Ладомира, кроме этого испещрённого знаками камня.

Ладомир подошёл к Блуду и что-то сказал ему негромко. Слов Белого Волка никто не разобрал, зато четко прозвучал ответ волхва:

- Это воля не моя, а Ударяющего бога.

И потому как дёрнулось лицо Ладомира, Мечислав подумал, что речь шла о нём.

- Смирись, воевода, - поддержал Блуда Бакуня. - Изменить что-либо уже не в человеческих силах.

Всяким видел Бакуня Ладомира, но не помнил такой ненависти в его глазах. Жаль только, что эта ненависть была направлена не на врагов Ударяющего бога, а на ближников его. Бакуня был за смерть Мечислава и слово своё сказал твёрдо. Эту жертву следовало принести Перуну хотя бы для того, чтобы очистить два самых близких к богу сердца. Сердце Блуда, который под именем Вадима становился первым среди волхвов, и сердце Ладомира. После этой жертвы им уже нет пути назад, к примирению, а впереди - кровь во славу Перуна. Только люди с каменными сердцами могут превозмочь беду, которая обрушилась сейчас на славянские земли, а иного и быть не должно. Каменеющее сердце нового кудесника было согласно с Бакуней, и только Ладомир всё ещё дышал яростью, в надежде предотвратить то, что решалось не людьми.

- Ты ведь подготовил ему побег, - Бакуня не дрогнул под ненавидящим взглядом Ладомира. - Я тебе не мешал. Но то, что он всё-таки здесь, на холме, подтверждает правоту мою, а не твою.

Внял ли словам Бакуни воевода - неведомо, а Блуд счёл их подтверждением своих мыслей, своего провидческого дара, своей обретенной близости к Ударяющему богу. В Киеве боярин Блуд только готовился сделать первый шаг к Перуну, а ныне он уже подле бога. И эта жертва последнее звено в скрепляющей их цепи. Такая жертва не может быть пустой, а должна идти от самого сердца, сочащегося болью. И здесь, на холме, Блуд вдруг понял, что это его сын, не умом понял, а все тем же защемившим сердцем Он тоже, как Ладомир, надеялся - а вдруг… Вдруг Ударяющий не допустит смерти Мечислава. И нет вины Блуда в том, что бог рассудил по иному. И рассудил верно - без жертвования этим мальчиком не отринуть новому кудеснику от себя земного, не погасить страсти в душе, а значит не коснуться того сокровенного, к которому уже потянулась его рука. Это не только младой Мечислав умрёт на жертвенном камне - здесь же умрёт и первый на Киевщине боярин Мечислав Блуд, тот самый, что в ослеплении помог сесть на великий стол заклятому врагу Ударяющего бога. Не только киевский боярин ошибся тогда, ошибся и кудесник Вадим, заплативший уже за свой промах жизнью. Не всякое желание бога может быть верно истолковано даже самыми близкими к нему людьми, но у волхва нет иного пути, как только внимать своему богу. А ныне Перун сказал ясно - Мечислав должен умереть. И не столько за свою вину, которая по младости лет невелика, сколько во искупление вины своего отца боярина Блуда, предавшего несчастного Ярополка. Перун мог взять Блудову жизнь, но поступил по другому, и не из жалости к оступившемуся боярину, а просто потому, что ждал от него служения и верил, что ум, изощрённый хитростью, коварством, злобой, служивший ранее только пустому самолюбию, послужит теперь Ударяющему богу в его нелёгком противоборстве за первенство во всех мирах, а в этом особенно. А вместе с Перуном возвысятся и славянские племена, и не будет им равных в этом на земле. А такое уже виделось однажды убитому в Новгороде кудеснику Вадиму, и Блуду виделось тоже. Но чтобы так сталось, надо переступить, и переступить не только новому кудеснику, но и многим другим. У каждого будет своя жертва. Страшная жертва - не легче Блудовой. А потому и не прав Ладомир в стремлении спасти одну жизнь вопреки воле бога.