Книга Победитель - Андрей Волос

Он шагал из угла в угол, по-арестантски, если взглянуть со стороны, заложив руки за спину, и с угрюмым восторгом вновь и вновь мысленно пролистывал будущую рукопись — куда более полную, куда более честную: уже без единого умолчания, без этих глупых попыток и правду написать, и остаться для них близким и хорошим! О-о-о, как много теперь в нее войдет! Как много он еще узнает!.. Если уж вы, граждане-товарищи, так меня прикладываете за ту половинчатую, сквозь зубы процеженную правду!.. то чего теперь бояться? Нет, дорогие, теперь у нас с вами разговор пойдет иной!.. Сто лет? — пожалуйста! Сто так сто! Но если сто, то простите, гражданин начальник: получайте как есть! Без купюр, так сказать! В натуральном, если можно так выразиться, виде!

Бронников утробно и мрачно гыкнул, не сдержав своего мстительного, горячего как кипяток, раскаленного восторга, — и вздрогнул, потому что в прихожей послышался звонок.

К двери он шел, чуть ли не потирая руки — настолько теперь не боялся, настолько был готов увидеть рожу этого Семена Семеновича! Говорить? — поговорим!..

Резко щелкнул запором, распахнул дверь.

— Ты?! — изумленно спросил Бронников, отступая.

Кира сняла пушистую шапку, чтобы встряхнуть от снега, и волосы рассыпались по плечам.

Победитель

Плетнев сунул парашютную сумку на полку. Неспешно снял куртку и затолкал туда же. Аникин с неясным прищуром наблюдал.

Когда Плетнев сел в соседнее кресло, он спросил с ухмылкой:

— Не боишься?

— В смысле?

— Лететь, говорю, не боязно?.. Чтобы нас похоронить, удобней случая не будет. Одна зенитная ракета — и готово. Концы в воду.

— Я об этом не думал, — признался Плетнев.

— Ну и ладно, — сказал Аникин, зевая. — Думай не думай, а сто рублей не деньги. Вздремну, пожалуй…

И закрыл глаза.

Двигатели самолета ровно гудели, ребята по большей части спали, Плетнев посматривал в окно, вертел в пальцах свою пулю и думал, думал…

Внизу были горы. Медленно плыли внизу заснеженные хребты и пики, залитые солнцем…

Спать он побаивался. Наверное, это постепенно пройдет. А сейчас закрываешь глаза — и снова пыль, дым, мигание света… Грохот очередей… бесконечная череда коридоров. Двери… двери… взрывы, взрывы!.. красные столбы огня и пыли!.. Автоматные очереди веером и крест-накрест… Женское тело бьется в агонии… кровь пропитывает ковры… Миша!.. Яша!..

Надо каким-то образом забыть все это. Забыть. Вытеснить из сознания. Это невозможно знать. С этим нельзя жить… это слишком тяжелая ноша.

Но как забыть?! Как забыть недоуменный взгляд Кузнецова?.. и его тяжелое тело?.. и хлюпающий под ногами ковер… и глаза Веры!..

Все, все.

Этого не было, не было.

Не могло быть.

Нужно думать о чем-то хорошем.

Вот они скоро прилетят…

Плетнев стал представлять себе, как самолет приземлится в аэропорту Внуково. Их встретит почетный караул… Пять-шесть «Волг»… Десяток-другой серьезных собранных мужчин в бобровых шапках… И вот они начинают спускаться по трапу… Оркестр играет «Прощание славянки». Объятия!.. Поздравления!.. Речи!.. Их смущенные улыбки… переглядки… хоть и заслуженно, а как-то все-таки неловко оказаться в центре такого внимания!..

Да, в последние дни было много разговоров о том, как их наградят. Приходили какие-то симпатичные парни из Душанбе, из тамошнего Управления, говорили, что уже известно точно: приказ подписан, каждого ждет Золотая звезда Героя… Приятно это было слышать. Очень приятно. Нет, ну а что?.. Когда удавалось отогнать от себя воспоминания, он и в самом деле чувствовал себя победителем… И все бойцы, наверное, так… Ну ладно, пусть не Героя, пусть Красного Знамени… тоже хорошо!

Ну а когда прокатится суматоха встречи, он первым делом поедет к Василию Николаевичу Астафьеву, отцу Сереги…

Наверное, в Москве снег… Плетнев представил себе их заснеженный двор… Фонари…

Генерал откроет дверь… Наверняка постаревший, осунувшийся. Одет по-домашнему. Фланелевые брюки, форменная рубашка без погон, шерстяной жакет.

— Саша! — удивленно и обрадованно скажет он. — Заходите.

Они будут сидеть в большой комнате. Плетнев не раз бывал в ней. Генеральская обстановка. Пианино в чехле. Кресла. Книжные шкафы. На стене вышитое покрывало — сюзане. На нем развешана этнологическая всячина. Джамолаки — бисерные плети, которыми украшают седла и уздечки. Коллекция афганских украшений… В углу — большой кальян. На другой стене — несколько фотографий в рамках. Можно разглядеть каких-то царских генералов…

Теперь под фотографиями у стены на журнальном столе стоит еще одна — большая фотография Астафьева-сына. В черно-красном обрамлении. И рюмка, накрытая ломтем черного хлеба.

Плетнев расскажет все.

После долгого молчания генерал проговорит голосом усталого, равнодушного человека:

— Ну, вот видите как… Теперь хоть представляю, как было… Спасибо… А насчет скорого окончания… Что вы, Саша, что вы… Это теперь на года. Если не на десятилетия. Можете поверить — мы еще нахлебаемся…

Он с горечью махнет рукой. А Плетнев будет, наверное, точно так же, как сейчас, крутить в пальцах чуть помятый кусок металла…

— Ввели войска — и что? Оппозиция лапки кверху? Ничего подобного. Наоборот. Всполошили весь мир. Ждут в ужасе — куда дальше полезем. Уж под эту музыку американцы точно развернут работу — капитально оппозицию поддержат, поставят оружие… Власть народную укрепили? — тоже непохоже. Посадили Бабрака — вот вам царь. А никому не нужен такой царь. Теперь его только ленивый не пинает…

И он снова безнадежно махнет рукой.

— Нет, Саша, это надолго. И похоронок мы еще наполучаемся. Ой, наполучаемся…

А друг Плетнева Сергей Астафьев будет строго смотреть с портрета, украшенного черно-красной лентой…

Потом он распрощается и выйдет из дома… мириады снежинок сверкают в ореолах фонарного света… улица весело мчится по своим делам… по своим веселым делам — ведь новогоднее настроение еще не истаяло!.. и он пойдет… куда?

Как же куда? — сказал себе Плетнев и от волнения сел прямо.

Он же должен найти Веру!

* * *

Самолет пробил низкую облачность. Шасси коснулось полосы, и минут через пять лайнер вырулил на стоянку на краю сумрачного и пустого поля.

МОСКВА, 5 ЯНВАРЯ 1980 г

Люк открылся.

Аникин радостно высунулся — и замер от неожиданности. Улыбка сползла с его лица. Изумленно оглянулся.

— Что-то никого…

— Должно быть, в целях маскировки, — буркнул Плетнев, озираясь. — Ладно, пошли.