Книга Теневая месса - Дарья Кадышева

— Кто-то сообщил им об этой встрече… — проговорила эльфийка и пустила кобылу в галоп. — Кто-то сдал нас.

1. Me limers(эльф.) — мои птички.

Глава 32

Глава 32.

Ветер войны.

Свет погас. В этой тьме, такой липкой и стылой, она купалась день за днём. И постоянно думала, что бы могло случиться, если бы она сумела повернуть время вспять. Предвидеть то, что для неё запланировали многие месяцы назад. Исправить.

Она бы никогда не оказалась здесь вновь — в темноте, с которой хотелось поздороваться за ручку как со старой подругой. Темнота не пугала её. Даже бывала иногда ласкова и дарила забвение.

Но в начале было слишком много света и огня. Она почти слышала, как ломались её кости. Каждый раз ощупывала себя и понимала — она цела. Её терзали так, чтобы оставить в живых.

Плоть. Кости. Кровь.

Всё, что тянет к земле, всё, что заставляет чувствовать боль. Телесное. Грязное. Напоминающее о том, что она до сих пор не умерла. Она бы немедля отказалась от всего этого. Стала бы эфемерной сущностью, призраком, что парит между мирами и никогда не чувствует кровоточащих ран и сломанных рёбер.

Знакомые лики в её воспалённом мозгу тронуты гневом и скорбью. Что скажет она им, если встретит? Попросит прощения?

Это будет самой гадкой ложью в её жизни. Ей не за что просить прощения перед ними. Это они будут умолять её простить их. За то, что не пришли за ней. Все эти лица, которые она помнила размыто. Но вот голоса — да, это другое. Она даже сейчас слышала их речи, ласковые, озлобленные, весёлые, громкие. Так много голосов. И так мало их отныне.

Из язв на пальцах вновь закапала сукровица. Иветта спрятала руки под робу и вздрогнула от соприкосновения холодных ладоней к тёплой коже живота. В камере пахло плесенью и кровью. Нечистой кровью чародейки.

Она помнила каждый чёртов день в этой темноте.

Помнила, что Лек пах воском и сажей. Пламя факела облизывало его орлиный профиль, пока он разговаривал с магичкой, сидя к ней полубоком. Когда он наконец решил повернуться и посмотреть на неё прямо, Иветта заметила глаза — синие, надменные, колючие. В них горел холодный огонь. Его ладонь всегда сжималась на её горящем сухостью горле, сдавливала. Обветренные губы произносили молитву. Или проклятие.

Её так не заботило, о чём он говорит, зачем приходит. Она мечтала побыстрее умереть. Ей всё равно, как оно будет: костёр, виселица, голод, побиение камнями. Лишь бы это случилось скоро.

Предоставили бы ей выбор, она бы накинула себе петлю. Это казалось ей самым быстрым вариантом. На плаху ложиться головой не хотелось. Это значило преклонить колени, а Иветта всё ещё помнила, кто она.

Феникс.

Чародейка.

Повешение, вроде как, процесс мучительный. Но ей действительно всё равно. В любом случае это будет больно. Она не боялась. Что стоит немного потерпеть перед долгожданным концом?

Ночами она сильно запрокидывала голову, упираясь ею в стенку, смотрела на улыбку луны за решёткой окна. Почти не спала. Сон настигал её урывками, перед рассветом или после обеда, когда желудок немного успокаивался, получив кусочек хлеба. Мягкого, как ни странно, и от этого такого вкусного. А если ей доливали свежую воду в ведро… Ледяную, живительную, которую Иветта пила до тех пор, пока не становилось плохо.

Ночами она совсем не спала. Она вспоминала свою старую жизнь. Улыбалась тому, что успела повидать так много в последние дни. А ведь раньше ей представлялось, что она проведёт все отпущенные ей годы только в Тиссофе, ну, может быть, съездит в Гальшраир повидать семью. Она никогда не думала, что отправится за Жемчужное море.

Кажется, она жила по-настоящему только эти несколько месяцев. От Зарибора до Кривого Рога. От Короны до Белой Гавани. От Великой Земли до Иггтара. Через трудности, боль и смерть, бок о бок с удивительными спутниками. Её друзьями. Её возлюбленными.

Иветта пришла в себя уже в камере и, наверное, три дня не могла осознать, что произошло. Мозг отказывался принимать то, что её вернули в Тиссоф. Поднесли верховному служителю в качестве подарка. Лек не торопился открывать его. Сдирал с подарка ленточку за ленточкой, сначала с рук, затем с ног… Лицо он оставил напоследок, хотя его «любимую» часть тела, спину, он приказал разрисовать порезами почти сразу. Лицом он занимался сам, и в какой-то мере это облегчило Иветте жизнь. Его старческая рука была гораздо легче, чем кулаки Братьев Зари.

Она думала, что это всё — ночной кошмар, что она вот-вот проснётся в Китривирии, в объятьях Марка. Но на исходе третьего дня стало ясно, что её нахождение в камере не сон. Это страшная реальность. И её необходимо принять, чтобы не было потом слишком больно.

В первую встречу Лек сказал, что божественный посланник привёл её к нему. Что она оказалась даром за его старания. Иветта смеялась ему в лицо, пока свистящий кнут высекал на её спине мокрые узоры. Называла его глупцом. Наверное, Катэля очень забавлял этот старик, который в упор не видел того, что его обманывают.

Абсурд. Нелепая комедия с примесью трагедии.

Или Катэль был невероятно искусным в иллюзиях. Другого объяснения Иветта не могла найти.

Один эльф, всего один, развязал руки Церкви и устроил в княжествах ад во плоти. И всё ради того, чтобы убрать с дороги Оплот и подготовить людей к своему плану, каким бы он ни был. Жаль, что Иветта не доживёт до того момента, когда он воплотит его в жизнь. Ей действительно было интересно, что он задумал.

Она свихнулась на второй неделе. Превратилась в чёртову истеричку, у которой ледяной безумный смех и застывшая улыбка. В уголки губ вставили крючки и с силой потянули — и вот тот самый оскал, ставший частью лица чародейки.

Она кричала, что убила капитана Радима и также убьёт Лека. Удары Братьев становились сильнее, как и её истеричный хохот. О, нет. Её больше не сломать. Никаких слёз. Никакого страха.

Чистейшая злоба. Сладкая ярость.

Если её конец предрешён, если он уже близко, если сама смерть стоит на пороге и манит её костлявой рукой, у неё нет времени на стенания и плач. Она будет пылать и смеяться, вцепляться Братьям в лица, вонзая ногти в щёки и выдавливая глаза, кидаться на своих надзирателей, рвать их зубами. Просто делать им больно. Быть фениксом. Сгорать и возрождаться. Зализывать ночью раны, чтобы утром вновь подняться на ноги, показывая что она жива. С лицом, превратившимся в опухшее окровавленное нечто, с содранной кожей на руках и коленях, со сбитыми в кровь ступнями и синяками по всему телу.

Каждое утро она стояла перед дверью камеры, осознавая, что из разбитой накануне скулы продолжает идти кровь, а одно из рёбер налилось тяжестью и тупой болью. Она улыбалась Братьям, навещавшим её после подъёма. Улыбалась и Леку. Должно быть, это ужасно его бесило.

Она мечтала о забвении. Лек собирался её казнить, и она ждала этого дня. Однако время бесконечно тянулось, проталкиваясь через её тело натянутыми до остроты нитями. Порой казалось, что конец её короткой жизни никогда не наступит.