Книга Дочь Великого Петра - Николай Гейнце

— Помилуйте, князь, я с удовольствием. Тяжелая перенесенная болезнь дает вам право, — заговорил Сергей Семенович, а между тем в уме его мелькало: «Не действительно ли он тронувшись?» — Какая же это просьба, князь? Все, что в моих силах, все, что могу… — добавил Зиновьев.

— Это в ваших силах, это вы можете, — произнес князь Сергей Сергеевич. — Зиновьево теперь в вашем владении?

— Да.

— Позвольте мне на свои средства выстроить церковь над могилами княгини Вассы Семеновны и княжны Людмилы.

— Церковь? — повторил Сергей Семенович.

— Да, церковь, каменный обширный храм. Другой храм я буду строить одновременно на месте моего сгоревшего дома. Церкви Лугового и Зиновьева, вы знаете, очень ветхи. Если я, паче чаяния, не доживу до окончания построек, то я уже оставил духовное завещание, в котором все свои имения и капиталы распределяю на церкви и монастыри, а главным образом на эти две для меня самые священные работы. Граф Петр был так добр, что согласился быть моим душеприказчиком и исполнителем моей последней воли.

— Я, конечно, князь, с особым благоговением готов исполнить вашу просьбу. Мне тяжело, что мысль о постройке церкви над могилами погибших такою страшною смертью моей сестры и племянницы не пришла ранее в голову мне, но пусть мое согласие послужит мне вечным за это наказанием. Я завтра же сообщу управляющему Зиновьева, что вы явитесь туда полным распорядителем.

— Благодарю вас, — протянул ему руку князь.

Сергей Семенович с чувством пожал эту исхудалую от физических и нравственных страданий руку.

Через несколько дней князь переступил порог своего дома и уехал в Луговое. С отъездом князя Сергея Сергеевича Лугового, не сделавшего, само собою разумеется, никому визитов, о нем не забыли. На его долю выпала честь быть очень продолжительное время злобою дня в петербургских великосветских гостиных. Жертву своего любопытства общество найдет на дне морском, а не только в тамбовском наместничестве. Туда написали письма с просьбой следить за князем Сергеем Сергеевичем Луговым и извещать о его образе жизни и прочем. Оттуда стали получаться ответы, быстро распространявшиеся по гостиным.

«Сумасшедший князь» — кличка эта оставалась за князем Луговым со времени его отъезда, — действительно вел себя там, по мнению большинства, более чем странно. По приезде в Луговое, как сообщали добровольцы-корреспонденты, он повел совершенно замкнутую жизнь, один только раз был в Тамбове у архиерея, которому предъявил разрешение Святейшего Синода на постройку двух церквей: одну в своем имении Луговом, а другую в имении Сергея Семеновича Зиновьева — Зиновьеве.

Последнее, как знали в Петербурге, принадлежало покойной княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Постройка обоих храмов началась и, ввиду того что князь не жалел денег, подвигалась очень быстро. Князь Сергей Сергеевич, как сообщали, проводил ежедневно несколько часов в родовом склепе Зиновьевых, где были похоронены князь и княгиня Полторацкие, куда, с разрешения тамбовского архиерея, было перенесено тело дворовой девушки княгини Полторацкой — Татьяны Берестовой.

Князь — как писали из Тамбова — уверил архиерея, что это тело покойной княжны Людмилы Васильевны Полторацкой, а что в Петербурге была похоронена под ее именем другая. Последнее известие произвело целую бурю в гостиных.

— Князь сумасшедший, ему простительно говорить все, но как же могло согласиться на это высшее духовное лицо? — возмущались сообщавшие и слышавшие это известие.

— Чего нельзя сделать с деньгами! — ядовито вставляли некоторые.

Прошло два года; церкви были выстроены и освящены, а князь Сергей Сергеевич все продолжал вести странный образ жизни, деля свое время между чтением священных книг и долгою молитвою над мнимой могилой княжны Людмилы Васильевны Полторацкой.

Вдруг, в июле месяце 1761 года, из Тамбова пришло известие, что князь Сергей Сергеевич скончался. Он был убит ударом молнии при выходе из часовни, находившейся в храме в Луговом и переделанной им из старой, много лет не отпиравшейся беседки. Из Тамбова сообщали даже и легенду об этой беседке и историю ее самовольного открытия покойным князем. Сделалось известно также и его завещание. Понятно, что подобного рода смерть заставила долго говорить о себе в обществе.

XXVIII

Смерть императрицы

— Пеките блины, вся Россия будет печь блины!

Так говорила 24 декабря 1761 года, ходя по улицам Петербурга, известная в описываемое нами время юродивая Ксения, могила которой на Смоленском кладбище до сих пор пользуется особенным уважением у народа.

Ксения Григорьевна была жена придворного певчего Андрея Петрова, скончавшегося в чине полковника. Она в молодых годах осталась вдовою.

Тогда, раздав свое имение бедным, она надела на себя одежду своего мужа и под его именем странствовала сорок пять лет, изредка проживая на Петербургской стороне, в приходе святого апостола Матфея, где одна улица называлась ее именем. Рассказывают, что Ксения пользовалась особенным уважением у петербургских извозчиков, которые, завидя ее где-нибудь на улице, наперебой один перед другим предлагали ей свои услуги в том убеждении, что которому из них удастся хоть сколько-нибудь провезти Ксению, к тому непременно придет удача.

Год смерти ее неизвестен. Одни уверяют, что она умерла до первого наводнения в 1777 году, другие же — что при Павле. Могила Ксении издавна пользуется особенным почитанием и уважением. В скором времени после ее похорон посетители разобрали всю могильную насыпь; когда же усердствующими была положена плита, то и плита была разломана и по кусочкам разнесена по домам. Сделана была другая плита, но и та недолго оставалась целою. Ломая камень и разбирая землю, посетители бросали на могилу деньги. Тогда на могиле прикрепили кружку, и на собранные таким образом пожертвования построили памятник в виде часовни с надписью: «Раба Ксения, кто меня знал да поминает мою душу, для спасения своей души». И действительно, ни на одной из могил на Смоленском кладбище не служат столько панихид, как на могиле Ксении.

Эта-то Ксения и ходила, повторяем, 24 декабря 1761 года по улицам Петербурга, произнося вышеприведенные загадочные слова. На другой день, однако, для петербуржцев и для всей России эти слова, к несчастью, перестали быть загадкой.

25 декабря 1761 года, день Рождества Христова, был для России днем радости и горя. В эту ночь было обнародовано донесение генерала Румянцева о славном взятии русскими войсками прусской крепости Кольберг, а к вечеру не стало императрицы Елизаветы Петровны.

Она умерла в Царском Селе. Болезненное состояние императрицы началось с начала 1761 года, и она нередко по неделям не вставала с постели, в которой даже слушала доклады.

17 ноября Елизавета Петровна почувствовала лихорадочные припадки, но, по принятии лекарства, совершенно оправилась и занялась делами.

19 декабря императрице стало дурно.

Началась жестокая рвота с кровью и кашлем. Медики Мопсей, Шилинг и Крауз решили открыть кровь и очень испугались, заметив сильно воспаленное ее состояние. Несмотря на это, через несколько дней императрица совершенно оправилась.