Книга Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху 1920-1930-е годы - Георгий Андреевский

Мало кто в нашей стране тогда тосковал по капитализму. Мечтали о красивых вещах, о вкусной еде, о хорошей комнате, ванне. Надеялись когда-нибудь все это иметь. Располагало к таким надеждам то, что по сравнению с голодом и холодом начала двадцатых годов жизнь в стране улучшилась. По городу, под звуки горна и барабана, маршировали пионеры со значками «Будь готов!» или «КИМ» (Коммунистический интернационал молодежи) на белых рубашках, в парках играли духовые оркестры, на улицах торговали мороженым. В 1931 году К. И. Чуковский записал в дневнике: «Похоже, что в Москве всех писателей повысили в чине. Все завели себе стильные квартиры, обзавелись шубами, любовницами, полюбили сытую жирную жизнь».

Изменение условий жизни, политическое воспитание народа приносили свои плоды. Кто примыкал к советской власти в силу сложившихся обстоятельств, а кто искренне верил в нее. Подтверждений тому масса. Даже К. И. Чуковский, согласно записи в его дневнике, пришел в 1927 году к выводу о том, что с русским человеком иначе (то есть без строгостей ОГПУ) нельзя, что ничего лучшего, чем современный строй и порядок, придумать невозможно и что во всех недостатках современной жизни виноваты не коммунисты, а «те русские человечки, которых они хотят переделать».

Идейность и преданность в наших людях тогда сочетались не только с верой в будущее, но и с наивностью.

К. Борисов в книге «75 дней в СССР», о которой мы уже не раз упоминали, заметил: «Советская власть тешит до сих пор себя иллюзиями: стоит только кликнуть клич — и иностранные капиталисты кинутся в Россию… Мне приходилось много беседовать на эту тему с ответственными руководителями Советской власти, и я прямо поражался тому наивному невежеству, которое проявляют они в этой области… У советских деятелей один большой недостаток — им всё хочется осуществить тотчас же, сию минуту, не вставая со стула, а когда выясняется, что это физически невозможно, — интерес к делу у них пропадает и все откладывается в долгий ящик». Написано это было, как вы помните, в 1924 году.

Постепенно надежды на помощь Запада в России растаяли. В Англии, Франции, как в странах бывшей Антанты, участвующих в интервенции против молодой Республики Советов, да еще в Польше жители СССР стали видеть главных врагов. О возможном нападении на СССР именно этих стран писала наша пресса и говорили государственные деятели. По радио и в газетах, на собраниях и митингах, совещаниях и политзанятиях в головы людей вдалбливались «идеологические установки» руководителей страны. С гордостью повторялись слова Сталина: «Мы, коммунисты, люди особого склада, мы сшиты из одного, цельно скроенного куска…», люди строем ходили на кинофильм «Чапаев», учились произносить звонкими голосами зажигательные речи. Монолитность, сплоченность, безусловное выполнение указаний руководства — вот что стало главным в поведении советских граждан.

Люди должны были усвоить, что все, кто мешает строить счастливую жизнь, — враги. Уже в 1933 году партия указывала на то, что враги рассосались по нашей огромной стране, по всем каналам нашей сложной советской системы, проникли в наши советские, хозяйственные и даже партийные организации. Хищения, воровство, сознательная порча государственного и общественного имущества, утаивание доходов от государства — вот сейчас методы и приемы классового врага, как тогда учила партия. И плох тот коммунист, который не умеет распознавать классового врага в его новом виде, кто ищет его по-прежнему с винтовкой или обрезом в руках и благодушно проходит мимо хищника, вора и вредителя.

Разве не приятно поймать врага и тем прославиться? Говорят, врагов много и они рядом. Люди таращатся, смотрят на окружающих, но никого не находят. Вдруг — бац, поймали, совсем рядом, но чекисты. Обидно — проглядел. Это как грибы: смотришь-смотришь, а их нет и нет, и вдруг кто-то под самым твоим носом находит крепкий, коренастый боровичок. Прямо хоть плачь! Но то гриб, пустяк, можно сказать, а тут враг! Проглядел, прошляпил, проворонил. Человек становился злее на себя и на других.

С коммунистов спрос особый. У них свои заповеди: будь правдив перед партией, не позорь своим поведением звания коммуниста, решительно борись с двурушниками, перерожденцами и обманщиками, будь дисциплинированным членом партии, веди борьбу за ее линию, за ленинский ЦК, знай программу и тактику партии, учись марксизму-ленинизму.

С каждым годом тон официальной идеологии становился более решительным и гневным. В 1936 году, после процессов по делу троцкистско-зиновьевской оппозиции, он напоминал скрежет железа по стеклу. И эффектно, и слушать неприятно. Например: «Главари разбойничьей троцкистско-зиновьевской банды посягали на жизнь величайших людей нашего времени, самых любимых, самых дорогих сердцам десятков миллионов трудящихся. Они хотели отнять у нашего народа того, кто вел и ведет его к победе, того, чья жизнь принадлежит народу, кто является величайшим вождем трудящихся во всем мире, — они хотели убить нашего отца, нашего учителя, самого родного и близкого нам человека — Сталина».

Ну что надо сделать с человеком, который неодобрительно отозвался о самом родном и близком? Ответ напрашивался сам собой.

О любви к Сталину многих советских людей рассказывала мне С. Е. Прокофьева. Она говорила, что любовь ее, да и не только ее, к «отцу народа» была настолько сильной, что если бы Сталин приказал убить собственного ребенка, то они (коммунистки) это бы сделали.

Люди той эпохи были не только идейными, но и сверх всякой меры возбудимыми. В 1937 году, когда Андрея Януарьевича Вышинского советское правительство за укрепление социалистической законности наградило орденом Ленина, а ставшее флагманом советской Дальневосточной флотилии некогда английское судно «Доминия» получило имя «Николай Ежов», тон советских идеологов стал еще более свирепым. Газета «Правда» уже не грозила пальцем, прищурив глаз. Она грохотала кулаками по столу, топала ногами, брызгала слюной. Подходить к ней было просто опасно. Ну, посудите сами, что следует делать простому человеку после таких слов: «Пусть трепещут все шпионы, диверсанты и убийцы!.. Пусть твердо запомнят они: мы разорим дотла и уничтожим все шпионские гнезда поджигателей войны, мы разорвем все нити шпионской паутины, как бы тонко она ни плелась, мы беспощадно сотрем с лица земли всех врагов народов СССР». Прочтя такое, человек должен был бы радоваться — его защищают, но нет, ему становилось как-то боязно. Чувствовалось приближение чего-то большого и страшного. Оно пришло в 1941 году. Предчувствие людей не обмануло. Приближение кошмара заставляло решительно действовать и руководителей государства. Игрушечные маневры никого не могли устрашить. В мире запахло кровью.

После истребления руководящих кадров армии ее нарком К. Е. Ворошилов в одном из своих приказов писал: «Очищая свою армию от гнилостной дряни, мы тем самым делаем ее еще более сильной и неуязвимой. Армия укрепляет себя тем, что очищает себя от скверны». К счастью, герои еще оставались в памяти советских людей. Чапаев, Щорс, Пархоменко, Котовский и некоторые другие успели погибнуть и опасности для власти не представляли. Ну а постоянные сообщения радио и газет о новых врагах, которых не искали на стороне, а создавали прямо на глазах уважаемой публики из бывших и еще живых героев, способствовали тому, что мысли советских людей становились скользящими и легкими. Они боялись задерживаться на чем бы то ни было. Лучше не думать. Понимать нужно было главное: в стране покончено с эксплуатацией человека человеком, все основные средства производства и земля принадлежат народу, создана мощная индустрия, крупные сельскохозяйственные предприятия, оснащенные техникой, люди имеют право на всеобщее среднее образование и бесплатное медицинское обслуживание, в стране существует равенство прав мужчин и женщин, наций и рас. Конечно, имеются недостатки, но у кого их нет? «Ежовщина» прошла, и партия ее осудила, как и перегибы при коллективизации. Будущее за нами, и оно прекрасно.