Книга Король Георг V - Кеннет Роуз

Написанное Стамфордхэмом любезное письмо с извинениями успокоило Макдональда. Однако этот эпизод заставил премьера выдержать паузу перед тем, как официально внести кандидатуру Горелла. На следующей аудиенции король вежливо признался, что не знает Горелла, и поинтересовался, есть ли другие подходящие кандидаты на этот пост. Болдуин, проявив гораздо меньшую учтивость, прямо заявил, что для консерваторов Горелл неприемлем. Ирвин же написал из Дели, что слухи о предстоящем назначении «наполнили индийскую публику беспокойством». Столь единодушное противодействие лишило Горелла всяких надежд. Но кто же тогда займет его место?

Существует свидетельство, что премьер-министр подумывал о еще более своеобразном кандидате. Много лет спустя в бумагах Дж. Г. Томаса была найдена записка без даты — от Макдональда: «Абсолютно секретно, только для тебя лично. Могу ли я рассматривать твою кандидатуру в связи с назначением нового вице-короля? Надеюсь, что ты скажешь „да“. Детали можно обговорить». Назначение бывшего железнодорожника не должно было вызвать возражений ни у короля, который доверял его мнению, ни у оппозиции. Годом раньше Беатриса Вебб с презрением писала о Томасе: «Несмотря на его корявую речь, грубые манеры и более чем сомнительные сделки в Сити, в капиталистической прессе о нем не появляется никаких скандальных или пренебрежительных заметок. Мещанину-консерватору Джимми кажется единственным достойным человеком из числа членов лейбористского правительства». Несомненно, в Дели работа у него бы кипела. Когда принц Уэльский спросил Томаса о недавнем визите в Западную Африку, во время которого его дети заболели дизентерией и малярией, тот ответил: «Бог ты мой, да это ужас что за страна!». Королева Мария говорила о нем: «Он такой непосредственный человек!»

Однако Макдональда с его «патрицианскими» чувствами Томас в роли вице-короля не вполне устраивал. Вместо него он предложил кандидатуру лорда Уиллингдона, бывшего депутата-либерала, который не только управлял в свое время двумя индийскими провинциями, но и был капитаном сборных по крикету в Итоне и Кембридже. «Конечно, я согласился, — писал король в дневнике. — Девять лет назад я сам предлагал его Ллойд Джорджу, когда он послал туда Ридинга». Стамфордхэм тоже оказался весьма доволен и писал Болдуину: «Назначение Уиллингдона предотвратило не просто грубую ошибку, а настоящую катастрофу, тем более в такой решающий момент в истории Индии».

Насколько он был решающим, можно судить по той переписке, которую вели между собой король-император и его вице-короли. За прошедшие годы эти отправлявшиеся два раза в месяц письма отразили постепенное продвижение Индии от патернализма к партнерству; от великодушной автократии — к нерешительному разделению власти; от статуса доминиона — к независимости, а стало быть, и к членству в Содружестве — вполне цивилизованному устройству, с помощью которого Британия сумела изгнать призрак ставшей немодной империи. Продвижение Индии к самоуправлению кажется неизбежным лишь в ретроспективе. В жизни вице-королей ни одно решение не было свободно от расовых и религиозных конфликтов; любой великодушный жест обязательно ставился под сомнение: нет ли здесь корыстного мотива? Каждый из череды сменяющих друг друга вице-королей оказывался втянутым в бесконечное противостояние, наполненное ненавистью и неповиновением, репрессиями и местью.

Король старался быть в курсе событий, насколько это вообще возможно на расстоянии пяти тысяч миль. Или собственноручно, или через личных секретарей он педантично отвечал на все присылаемые ему из Дели письма и телеграммы. Со своей стороны, вице-короли, которые прекрасно знали, как напряженно трудится король, старались подсластить эту пилюлю охотничьими байками. Во времена британского правления охота на птиц и зверей была не столько отдыхом, сколько своеобразным иерархическим культом, так что ни один вице-король не мог эффективно выполнять свои обязанности, не овладев ее навыками.

Еще мальчиком Ирвин сумел преодолеть свой физический недостаток (у него была атрофирована левая рука), научившись обращаться как с винтовкой, так и с дробовиком. Он с восторгом рассказывал королю: о цепи стрелков в Патиале в полторы мили длиной, причем в роли загонщиков выступали 500 пехотинцев и 150 кавалеристов, а хозяева-принцы руководили охотой, сидя на двадцати слонах; о стаях песчаной куропатки в Биканире — таких огромных, что он был рад, что по совету короля подбил приклады ружей резиной и кожей; о завтраке с махараджей Бенареса, который подбрасывал высоко в воздух рупию и тут же поражал ее ружейным выстрелом, — трюк, за несколько лет до этого исполнявшийся перед королем. Бедный Ридинг, который до отъезда в Индию не сталкивался ни с чем более смертоносным, нежели клюшка для гольфа или письменные показания в суде, рассказывал о своих подвигах в извиняющемся тоне. В Биканире, сообщал он королю, использовал 1700 патронов, но добыл всего 336 птиц из 6988. Однако под руководством махараджи Сцинды из Гвалиора вице-король все же сумел подстрелить тигра едва ли не рекордных размеров. Это дало королю возможность вновь вспомнить о тех идиллических днях, что последовали за торжественным приемом 1911 г.

Вице-короли также украшали свои письма литературными портретами индийских националистов, являвшихся, как позднее выяснилось, предвестниками скорого конца британского правления. В 1924 г. Ридинг написал, что Мотилал Неру, преуспевающий юрист и отец Джавахарлала Неру, теперь носит кхаддар, то есть домотканую материю, «только очень тонкой работы». Дальше он сообщал:

«Говорят, что в прежние дни, когда он еще не присоединился к Ганди и являлся в Аллахабаде известным и популярным барристером, то не только жил на широкую ногу и принимал европейцев, но и считался совершеннейшим денди, у которого было больше европейских костюмов и шляп, чем когда-либо имел я сам. Как известно Вашему Величеству, теперь все это изменилось — он стал лидером в области антиправительственной агитации. Рассказывают, что подобная перемена — и так бывает, увы, слишком часто! — связана с пренебрежительным отношением некоторых британских должностных лиц».

А вот что в 1931 г. Ирвин писал о Ганди:

«Думаю, большинство людей, с ним встречавшихся, ощущают, как ощутил это и я, что он очень сильная личность, несмотря на его внешность, которая является достаточно неприятной. Маленький, высохший, даже, можно сказать, истощенный, без передних зубов — этот мир оказался к нему не слишком благосклонен. И тем не менее Вы не можете не почувствовать силу его характера, ощущающуюся в проницательном взгляде маленьких глаз и чрезвычайной активности острого ума».

К индийскому национализму король относился точно так же, как и к волнениям на промышленных предприятиях у себя дома. Он хотел, чтобы его подданные были довольны, и готов был признать необходимость осторожного продвижения колоний к самоуправлению. Тем не менее он резко осуждал любые нарушения закона и порядка со стороны последователей Ганди, а также всяческую обструкцию взвешенным предложениям Уайтхолла и Дели со стороны капризной компании принцев. Когда Ганди в 1931 г. приехал в Лондон на конференцию «круглого стола» по Индии, король сначала не хотел с ним встречаться. «Что, — воскликнул он, — во дворце принимать этого мятежного факира, который стоит за всеми атаками на верных мне офицеров?!» Но затем король, конечно, смягчился, хотя время от времени возмущенно поглядывал на голые колени Ганди. Надо признать, у них нашлось немало тем для обсуждения. Когда Ганди уходил, король решился дать ему суровое предупреждение: «Помните, господин Ганди, я не потерплю никаких нападок на свою империю!» Сэр Сэмюэль Хор, министр по делам Индии, позднее отмечал, что на этот выпад Ганди дал сдержанный и даже почтительный ответ: «Мне не следует вступать в политические споры во дворце Вашего Величества после того, как я воспользовался гостеприимством Вашего Величества». И они расстались на вполне дружеской ноте.