Книга Унесенные за горизонт - Раиса Кузнецова

Ну, а теперь о другом! Поговорим теперь, мое ревнивое Солнце, лучами своей ревности прожигающее меня насквозь даже в далекой, холодной Сибири, поговорим о том, кого ты именуешь «Чтобы он сдох». Дело в том, что некому издыхать, и дело в том, мой несчастный эгоист, что Кисанька, при всем желании, поглядывая кругом своими так и загорающимися глазищами при виде лакомых котиков, ― до сих пор не имела перед собой такого объекта, при виде которого загорелись бы глазки и покрылись маслицем. А народу здесь много! И скажу тебе только одному и только на ушко: за Кисанькой ухаживают наперебой ― но нет...Ни разу не забилось мое сердце сильно. А ведь здесь со мной даже случай, очень странный и очень необычайный, произошел... И все-таки ничего. О случае расскажу потом.

Мне кажется, лучше будет, если ты спокойно-преспокойно займешься работой, будешь почаще писать мне о бурной московской жизни, о своих радостях и печалях, обо всем, что тебя окружает, но отнюдь не об этих странных и необоснованных подозрениях. «ЕГО НЕТ» ― и «НЕ БУДЕТ».

Я послала тебе, Арося, в последний раз очень нелепое, отчаянное письмо, но ты ему особого значения не придавай. Ты должен понять, что обстановка у меня крайне неважная, «экономика действует на психику». Настроение неотъемлемо от нас, в особенности если оно вызывается столь реальными причинами. Бывает хуже, бывает же, Арося, что тебя охватывает такая ипохондрия, такая тоска, что не знаешь, куда себя деть... и нет этому причин. А у меня они есть... С изжитием их я надеюсь вернуть хорошее, бодрое, присущее моему характеру настроение.

Сейчас чувствую себя ничего. Сегодня провожу вечер «Иллюстрированный доклад», посвященный 10-летию КИМ. Исполнение хоровое ― под моим руководством. Как пройдет ― напишу. Очень хочется в последнее время играть на сцене. Участвую в драмкружке. Плохо ― совершенно отсутствует современная литература в библиотеках. Арося! Пришли несколько своих стихотворений ― из тех, что хотели печатать у нас в журнале. Хочется почитать...

Всего хорошего, мое Солнышко! Не забывай пригревать Кисаньку лучами своих писем. Все кисаньки любят нежиться в лучах солнышка. Твоя Рая.

29/XI-29 г.

Когда подписываюсь «твоя», вспоминаю свою тезку из Куприна ― «Поединок».

P.S.

Привет тете, Сее и маме.

Арося ― Рае (2 декабря 1929)

Моя любимая Кисанька!

Читаю и перечитываю твое письмо. Оно очень и очень неприятно, и в нем можно серьезно разобраться. Кисанька! Я не могу давать советы, я не знаю обстановки, но я думаю, что необходимо разобраться в положении. Раньше всего в подобных случаях помогают только резкие движения и меры.

Ты хочешь заниматься и считаешь это необходимым для всей твоей дальнейшей жизни. Тебе мешает то, что осталось позади: Москва, воспоминания, люди, привязанности.

Ты чувствуешь, что если бы ты считала Иркутск и окружающих тебя людей своими, то ты могла бы заниматься. Следовательно, тебе нужно полюбить Иркутск и его людей, по крайней мере на время, на 4 года, и заставить себя забыть Москву, ее пыль и золото! Все! Порвать с нею! Так делают люди, поставившие перед собой цель, уважающие свою цель, считающие ее достойной того, чтобы принести ей в жертву (если они мешают в настоящем их положении) пускай теплые, пускай любимые, пускай прекрасные эпизоды своей жизни.

Это совет, совет, не проверенный мной на практике, совет, попахивающий резонерством. Я лично знаю, что мне вот такая раздвоенность «Иркутск ― Москва» не мешала бы заниматься. Она меня даже не нервировала бы! (Конечно, если не противиться, не бороться с собой, то, поддавшись настроению, можно повеситься только потому, что, предположим, муха или комар вертятся вокруг головы и покусывают нас). Нужно верить в свою идею, в свою цель.

Я нахожусь в несравненно более тяжелом положении, чем ты, несмотря на то, что я живу в Москве, на хорошей квартире и каждый день, может быть в противоположность тебе, обедаю. Но почему мое положение хуже? Потому, что я рискую.

Я пошел по дороге, которая приведет меня или на вершину, или кубарем покатит меня в мир сожалений, потерянных надежд, в царство мелкого чиновничества. Это мой риск. Мне никто ничего не указывает, никто не поддерживает, ты же имеешь товарищей, подруг, которые стремятся к тому же, что и ты, и только тем, что вы все, как стадо, идете к одной цели, все время делитесь опытом занятий, вам уже легче. У меня этого нет.

Если бы я тебе подробно описал, с каким упорством, с какой настойчивостью я побеждал все мешающее моим занятиям, ты бы удивилась.

Я себя приучил писать и заниматься у себя в квартире, когда вокруг меня семь-восемь человек ― домашние и гости ― пьют чай, разговаривают, смеются, ссорятся, разговаривают со мной, задают мне вопросы, на которые я отвечаю. И вот при такой обстановке я умею заставить себя сосредоточиться, доводить себя до того напряжения, при котором только и можно проникать в суть предмета.

И я знаю, что пока что иду к вершинам. Недавно Агапов Б.Н. (член ЛЦК и редколлегии Лит. газеты) на кружке в Н. Газете ( я читал отрывок) сказал, что мое творчество идет на вершинах современной мировой литературы. Я иду по пути Марселя Пруста, Д. Джойса. Он говорит, что образов, подобных моим, он не встречал

Я себя сейчас спрашиваю: что виной тому, что я пишу хорошие образы? Что я умею сделать такой образ, как: «...шашка упала на ковер, светлая, как щель в ставне...» В контексте это звучит очень сильно. И я себе отвечаю: настойчивость! Подчинение всего себя своей цели! То же должна сделать и ты.

И я, и ты учимся, и потому мы должны быть настойчивыми, должны верить в конец своей учебы.

Кисанька, но с другой стороны, я никогда, ни разу в жизни (если только это было в моих силах) не выбирал между насущным, сейчас дающимся в руки благом и заоблачными лебедями.

Я лично знаю, что в том случае, если бы я чувствовал себя в Иркутске так же, как и ты, то я давно бы заплевал бы всем морды, завалился бы в поезд и поехал в Москву. Авось не пропал бы, нашел бы дело.

Любимая моя Кисанька. Если тебе тяжело там жить и ты не можешь забыть Москву, а вместо занятий плачешь и спрашиваешь себя, Мечик ли ты в юбке или не Мечик, то брось все к черту (я и непечатным словом не побрезговал бы) и езжай в Москву!!!

Моя любимая Кисанька, теперь у меня есть предположение!

Ты ведь знаешь, что я человек подозрительный, мнительный и недоверчивый. Когда я читал твое письмо, то, кроме того, что в нем написано, я старался прочесть то, чего в нем нет. Ты ведь знаешь, что одно и то же настроение можно выразить разными словами. Я ухватил настроение твоего письма. Это какая- то смесь отчаяния, стыда и, как мне показалось, притворства. Последнее непреодолимо толкает меня на мысль: она там с кем- то связалась, кто-то, может быть, терпеливо выслушал ее огорчения, а женские души благодарны и доверчивы и...

А потом, теперь ― раскаяние, нет, а просто угрызения совести за обман (особенно неприятно обманывать человека, находящегося далеко), а потому и немного плохое настроение. Как-то нескладно написано, но ты понимаешь, в чем дело.