Книга Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И недаром смерть адмирала сразу породила немало легенд. Капитан 2-го ранга Лукин передает чей-то рассказ, как в большевицкой столице, «когда в Москву пришла весть об убиении Колчака и на одном из собраний кто-то стал поносить его, матросы оборвали говорившего»: «Вы не смеете так отзываться о Колчаке. Он дрался против нас и должен был быть казнен, но он герой и молодчина…» В эмиграции передавали, будто командовавший убийцами большевик признавался в недоверии к собственным подчиненным, подпадавшим под обаяние личности адмирала: «Еще минута, и, пожалуй, они могли уже меня расстрелять по приказу Колчака». И даже в мемуарах большевицкого «коменданта Иркутска» И.Н.Бурсака, лично руководившего убийством, невольно нарисована достаточно величественная и жутко-живописная картина: «Полнолуние, светлая морозная ночь. Колчак и Пепеляев стоят на бугорке. На мое предложение завязать глаза Колчак отвечает отказом…» Но нельзя не упомянуть и о зловещих слухах, выползавших из чрезвычаек и относящихся к последним часам жизни Александра Васильевича.
По свидетельству одного из современников, возглавлявший «следственную комиссию» С.Г.Чудновский «определенно заявил, что адмирал не был расстрелян: “Казнь ему мы придумали чувствительную и экономную”» (в другой версии рассказа: «Мы его не расстреляли… Казнь придумана почувствительнее и экономнее»), – и даже если сохранять надежду на иносказательное толкование этих глумливых слов или считать весь рассказ апокрифическим, документы как будто свидетельствуют о лживости многократно опубликованных советских описаний смерти Колчака на берегу реки Ушаковки (приток Ангары). Датированная 7 февраля 1920 года – днем убийства – «опись вещей» адмирала (в том числе предметов одежды – шуба, шапка, френч…), как справедливо замечает современный историк, заставляет задать простой вопрос: «… Неужели главный чекист Иркутска снимал с трупа перед утоплением в полынье вещи, упомянутые в описи? Или Колчака и Пепеляева действительно не выводили за пределы тюрьмы?» В 1920 году адмирал Смирнов считал, что «адмирал Колчак и В.Н.Пепеляев были выведены из камер заключения во двор иркутской тюрьмы и застрелены из револьвера. Пуля попала в шею адмирала, и так как он не скончался сразу, то был добит ударом штыка в грудь» (позже он отказался от этой версии в пользу «традиционной»). Отметим также, что и в конце 1920-х годов жители Иркутска не верили не только в советские рассказы об убийстве, но и в «похороны» адмирала подо льдом Ангары: «… Несколько лет назад, – указывает Мельгунов, – даже советская печать передавала сообщение о паломничестве, которое наблюдается в Иркутске на сокрытую могилу “Верховного правителя”. Население уверено, что могила эта вблизи насыпи у тюремного рва точно опознана…» «Опознание» трудно признать правдоподобным: как бы ни убивали адмирала, копать могилу в промерзшей земле было намного труднее, чем действительно спустить тела Колчака и Пепеляева под лед. Но показательно само появление легенды – и в любом случае лейтмотивом звучат слова, сказанные одним из цареубийц: «Мир никогда не узнает об этом».
Мы не случайно вспомнили о цареубийстве и о последовавшем за ним тщательном сокрытии преступниками следов своего преступления. Той же мрачной таинственностью была отмечена и инсценировка «похищения неизвестными» Великого Князя Михаила Александровича, чья подлинная судьба еще долгое время была загадкой («похитители» были убийцами из местных органов Советской власти; заметим, что и Анне Васильевне утром 7 февраля тюремщик говорил: «Его увезли, даю Вам честное слово»), и кончина Святителя Тихона, о которой вскоре писал Священномученик Архиепископ Иоанн Рижский и Латвийский: «Пошли толки и предположения; создалось впечатление неясности и таинственности обстоятельств смерти Патриарха. Определенно, даже в печати, стали раздаваться голоса, что смерть Патриарха мученическая… Официальные источники, по крайней мере те, которые доступны нам, по-видимому ничего не предпринимают, чтобы рассеять молву о мученической кончине Патриарха». И дело даже не в подлинных фактах (которые, возможно, и вправду никогда не станут известными), а в том зловещем тумане, которым окружала Советская власть последние часы земной жизни Государя, наследовавшего Ему Великого Князя, Предстоятеля Церкви – и Верховного вождя боровшихся за Россию армий. К тайне обаяния имени Колчака, которая сопровождала его всю жизнь и о которой мы не раз говорили на этих страницах, Советская власть позаботилась добавить и свою, темную и жуткую тайну…
И все-таки не ей суждено было одержать победу. Образ адмирала перешел в историю, окруженный романтическим и героическим ореолом, существуя отдельно и независимо не только от всего, что говорилось и писалось большевиками, но и от тех черт реального Александра Васильевича Колчака, которые как бы «принижали» или «приземляли» его. Пожалуй, чаще и громче всего звучали слова о Верховном Правителе как трагической, светлой и жертвенной фигуре, наиболее емко сформулированные И.А.Буниным:
«Настанет день, когда дети наши, мысленно созерцая позор и ужас наших дней, многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней, что и Авель был среди сынов ее.
Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской Земли».
Но не забудем, что в первые месяцы (а может быть, и годы) после сибирской катастрофы было и другое. Почувствовавшие советский гнет неожиданно стали рисовать картины грядущего избавления не в духе анархического «мужицкого рая», жизни «по своей воле»: сквозь наступавшую тьму «владычества Каина» мерещился мощный герой, который и должен был вновь возглавить борьбу, как возглавлял он ее недавно, – и с волнением слушал в уральской глуши ссыльный офицер гневные речи крестьянина, ненавидящего «коммунаров»: «Я сам у Колчака служил!. И вот вернулся зря в село… Но Колчак придет иш-шо! Мы их всех тут живьем спалим»; «… Вытряхнем усе, как придет Колчак… У пух разобьем все!»
«Я слушаю его, – рассказывает мемуарист, – и только радуюсь такому настроению крестьян, и уж не хочу разочаровывать его и крестьян, что адмирал Колчак расстрелян красными, чтобы не ослаблять “их надежды”…» И был он, наверное, прав, хотя сама жизнь разбивала такие надежды жестоко и быстро. Был прав, потому что в наивном ожидании возвращения Колчака (быть может, вчерашними дезертирами) сейчас, десятилетия спустя, проглядывается больше, чем просто надежда и наивность.
В самые смутные и мятущиеся годы свои, больная или юродивая, Россия с озлоблением или благоговением бредила Колчаком. И она не могла забыть своего адмирала после его смерти – вопреки его смерти.
Верховного Правителя России, в России навсегда оставшегося.
Литературу об адмирале Колчаке можно охарактеризовать словами летописца о Русской Земле: «велика и обильна, а порядка в ней нет». И если в эмиграции даже общее уважение и сочувствие к Верховному Правителю России и скорбь о его трагической судьбе не мешали созданию объективных произведений, а разброс мнений и оценок – от панегиристов М.И.Смирнова и С.Н.Тимирева до памфлетистов А.П.Будберга и Д.В.Филатьева – лишь способствует воссозданию сегодняшним историком картины событий, то наши современники слишком часто оказываются в плену собственных эмоций или предпочитают двигаться по наезженной дороге штампов и стереотипов.
