Книга Маргарет Тэтчер - Жан Луи Тьерио

Уход Уилли был для Маргарет невыгоден и даже вреден по той причине, что с экономикой дела обстояли не лучшим образом, а отношения между домами 10 и 11 по Даунинг-стрит стали просто отвратительными.

Конец «чуда Лоусона»

В 1987 году британская экономика, казалось, обрела все краски. Рост превосходил 5 процентов, инфляция сократилась до 4 процентов, бюджет был профицитным, государственные расходы составляли 43 процента ВВП, безработица опустилась до 7 процентов среди активного населения. В 1989 году всё, казалось, изменилось: инфляция вновь достигла 9 процентов в год, рост остановился, уровень безработицы стабилизировался около 6 процентов[203]. Означает ли это, что экономическая политика Маргарет Тэтчер провалилась, что Англия вернулась к инфляционным ошибкам конца 1970-х? Конечно же нет! «Основы», как говорят экономисты, оставались здоровыми, а успехи политики Джона Мейджора и в особенности Тони Блэра станут тому блестящим доказательством.

Однако совершенно ясно, что третий срок правления Маргарет — это неудача, вызревшая на фоне инфляции. Маргарет сама это признает в мемуарах: «Я никогда не думала, что мне вновь придется увидеть цифры, которые я видела в то время, когда только пришла на Даунинг-стрит».

Но стоит ли это вменять в вину Маргарет, считая это только ее ошибкой? Не совсем так! В мемуарах она частично возлагает вину на своего канцлера Казначейства, Найджела Лоусона, который «с марта 1987 года начал проводить другую политику, отличную от моей, отличную от той, которую одобрило правительство, отличную от той, которую правительство публично взялось проводить». Маргарет утверждает, что она обнаружила эти отклонения только в ноябре 1987 года в связи с интервью, данным «Файнэншл таймс». Учитывая, что обычно существуют «ножницы» примерно в полтора-два года между началом проведения ошибочной денежной политики и тем моментом, когда ее ошибочность скажется на инфляции, можно считать вполне нормальным, что ее последствия проявились в цифрах 1989 года. Можно ли верить тому, что Маргарет абсолютно ничего не знала о том, что происходило? Найджел Лоусон защищается в книге «Взгляд из дома № 11 по Даунинг-стрит»: «Говорить о том, что она могла не знать о происходящем, — это оскорблять и ее и меня в равной мере». Со своей стороны Вудро Уайет, один из членов личной канцелярии премьер-министра, пишет в дневнике следующее: «Маргарет подчинялась своему канцлеру Казначейства, который гораздо лучше разбирался в сфере финансов и в счетах, чем она <…>. Он никогда не сомневался в самом себе». Кроме того, он страдал манией секретности до такой степени, что запрещал высшим чиновникам министерства финансов напрямую общаться с обитателями дома 10 по Даунинг-стрит. Мэгги рассказывает в мемуарах, что вынуждена была направить в дом 11 по Даунинг-стрит настоящих шпионов, чтобы заранее узнать, каков будет проект бюджета, составленный в ее собственном министерстве финансов. Лоусон сообщил ей о проекте бюджета только в конце января на «ритуальном обеде», а до этого вся информация была закрыта, и это для премьер-министра! Легко себе представить, какова тогда была общая атмосфера: ложная информация, слухи, урезанные бюджеты, фальсифицированные цифры. Маргарет пишет: «Мы с Найджелом не разделяли общности взглядов, а также между нами не было доверия, которое должно существовать между министром финансов и премьер-министром». Это самое меньшее, что можно сказать…

В то же время Маргарет откровенно восхищалась достижениями Найджела в налоговой сфере, ведь в бюджете на 1987 год он сумел снизить с 60 до 40 процентов предельную ставку налогообложения физических лиц. По сему поводу Маргарет сказала в палате общин: «Это замечательный бюджет. Это — эпитафия социализма». Добавим, что Сити и Флит-стрит, а также и весь «экономический мир» безгранично восхищались этим «канцлером-чудотворцем». Возможно, истинное положение дел находится между версией Найджела и версией Мэгги. Маргарет знала, каковы главные направления движения, но не имела теоретических орудий, чтобы им противостоять, тем более что ее «экономические менторы» Кит Джозеф и Алан Уолтерс сохраняли дистанцию по отношению к политике повседневности. В чем можно быть совершенно уверенным, так это в том, что Маргарет ничего не знала о деталях ежедневной деятельности министерства финансов. Если бы она об этом знала, то, вполне вероятно, положила бы этому конец. Но она была премьер-министром и несла ответственность за всё правительство, а потому не могла переложить полностью на своего канцлера Казначейства ошибки и заблуждения монетаристской денежной политики.

Их расхождения сосредоточились на подходе к вопросу о европейской валюте, особенно на вопросе о вхождении фунта стерлингов в валютную систему Европы, систему достаточно жестких паритетов, которые по замыслу инициаторов этой системы, в частности Жака Делора, должны были привести к созданию Европейского экономического и валютного союза с единой европейской валютой. В 1985 году Маргарет Тэтчер, вопреки мнению Найджела Лоусона и Джеффри Хау, отказалась от того, чтобы фунт стерлингов вошел в эту систему, так как экономическое положение, по ее мнению, было не очень устойчивым. Если же говорить прямо, более всего она опасалась, как бы всё это не привело к созданию единой валюты, современного евро, чего она не хотела ни за что. Для нее фунт стерлингов был частью национального наследия, как королева, Вестминстер, статуя Нельсона на Трафальгарской площади… Джеффри Хау уговорил Маргарет, чтобы она не закрывала дверь полностью, она согласилась на это, объявив, что Великобритания присоединится к системе, «когда будут созданы соответствующие условия», то есть, по ее разумению, никогда. Очевидно, Найджел Лоусон хотел поторопить Маргарет и даже принудить ее к действиям, доказав ей, что твердые паритеты были вполне реальны. Для этого нужно было, чтобы фунт стерлингов «приклеился» к самой сильной валюте Европы, к немецкой марке. В 1986 году по валютному курсу за один фунт давали три марки. Найджел Лоусон тогда принял решение сделать все возможное, чтобы соотношение оставалось таким же, не позволяя рынку сыграть свою роль регулятора. Он обратился к Английскому банку с просьбой вмешиваться в процесс, покупая или продавая валюту, чтобы сохранить этот паритет. «Так, — по словам Маргарет, — курс обмена валюты стал сам по себе целью, а не просто индикатором денежной политики, одним из многих показателей, и потому вся монетаристская логика была предана забвению».

Маргарет очень ясно объяснила, какие опасности скрывались за этим забвением даже не очень надежного контроля над денежной массой, который был предусмотрен прежней среднесрочной финансовой стратегией. Сильный фунт стерлингов благоприятствовал импорту и препятствовал экспорту. Но он не давал никаких гарантий в сфере инфляции. Действительно, даже повышенных процентов ссуды недостаточно для того, чтобы сдерживать инфляцию, ибо «то, что определяет более или менее цену домов и прочего имущества, не подлежащего экспорту, это на самом деле уровень денежной массы», а совсем не курсы обмена валюты; проценты ссуды играют в этом деле тоже второстепенную роль. «Если денежная масса увеличивается слишком быстро, цены на не подлежащее экспорту имущество поднимутся соответственно <…>, что приведет экспортирующие секторы к рецессии, а денежные средства будут сосредотачиваться в недвижимости». Кроме того, чтобы финансировать эти постоянные интервенции на рынке, Английский банк продавал кому угодно краткосрочные боны Казначейства и государственные ценные бумаги. Этот массированный «прилив» капиталов увеличивал денежную массу. Маргарет из этого резюмирует, что «либо делают выбор в пользу поддержания курса обмена валюты на заданном уровне, какова бы ни была денежная политика, либо позволяют, чтобы курс обмена валюты определяли рыночные силы; невозможно одновременно контролировать валютный курс и денежную политику». Экономисты долго еще будут спорить по поводу этой теории. Здесь не место задаваться вопросом о ее верности. Но в чем можно быть совершенно уверенным, так это в том, что данный анализ был вполне справедлив и хорош для Великобритании 1987–1989 годов и что Найджел Лоусон придерживался совсем других взглядов и хотел прежде всего сохранить паритет фунта стерлингов с немецкой маркой; известно, что нарушение этого паритета привело к активизации инфляции.