Книга Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

за монастырские стены через непроходимые чащобы лесов к Святому озеру. И здесь купались в его хрустальной воде.

Каждый день вместе с военно-морской наукой юнги узнавали столько о Соловецком «диве дивном», что вечерами не могли уснуть, подолгу перешептывались друг с другом в своих кубриках-казематах.

— Вы слышали, — простуженно хрипит с верхних нар юнга, — что в наши Соловки на хранение передал свой меч Дмитрий Пожарский?

— А знаете, сколько здесь, в монастыре, хранится старинных книг?

— Это что… А вот скажи, почему на островах все лисицы слепые?

— Да ну?

— Точно, все слепые…

— Почему?

— Это чайки их… Еще у маленьких лисенят выклевывают глаза, чтобы лисы, когда вырастут, не таскали у них яйца из гнезд.

— Рассказывают, что в монастыре работало пять заводов. Здесь лили сталь, строили пароходы, ткали сукно. Была своя типография.

— А ремесла всякие, от кузнечных и гончарных до ювелирных, резьбы по дереву и кости…

Но не все ночи выдавались такими, когда можно было поговорить и еще оставалось время для сна. Случалось, ребят поднимали по тревоге ловить диверсантов на островах. Диверсантов сбрасывали с парашютов, и они поджигали леса, отравляли воду в озерах, ракетами указывали путь вражеским самолетам.

И все же жизнь в самом монастыре, за его стенами была незабываемой. Ее юнги вспоминали долго.

Уже глубокой осенью вдруг пришел приказ всем сняться, покинуть кремль и перебираться на новое место, в Савватьево, которое отвели специально для школы юнг. Вот здесь жизнь пошла крутая. Жилье и другие помещения школы строили сами юнги.

«Командование распорядилось правильно, — рассуждал Геннадий, — раз ты хочешь стать настоящим моряком, то должен уметь делать все своими собственными руками».

А осень уже сыпала на головы юнг первый снег. Обедали под открытым небом, за столами на берегу озера.

— А кашу сегодня сахарком зело притрусил кок, — сгребая снег, скажет какой-нибудь остряк. И грохнет в ответ ему взрыв хохота. А потом в тишине только скребут да побрякивают алюминиевые ложки по дну мисок. И вновь раздается зычный голос старшины:

— Эй, юнга Кузнецов, что носом стол буравишь? Опять ночью колобродил и байки рассказывал?..

— Становись!

Со строительством землянок запаздывали. Уже валил снег, а их еле успели накрыть. А еще нужно было обшивать внутри досками, возводить трехэтажные нары, ставить посреди «буржуйки». Забот много.

На зеленые кроны деревьев сыпал ослепительный снег. В Савватьеве (названо по имени первого русского помора, Савватия, высадившегося здесь) стали появляться новые офицеры. В основном строевые командиры, отозванные с кораблей, они тяжело переживали свой вынужденный «простой». Прибыл и начальник школы юнг, капитан первого ранга Авраамов. Старый боевой моряк, еще в гражданскую войну был награжден орденом Красного Знамени. Это о таких людях говорят «морская косточка». Лицо суровое. Большой орлиный нос почти касался крепких волевых губ, глаза, цепкие и быстрые, смотрят из-под кустистых бровей. Когда Авраамов подходил к юнгам, их руки непроизвольно вытягивались по швам.

— Но это только поначалу, — вспоминает Геннадий. — На самом же деле это был редкой души человек. Любил он всех нас как детей своих и часто называл сынками. С его приездом в школе юнг многое изменилось. Появились флотские портные и стали перекраивать и подгонять одежду. А когда матросская форма на тебе влита, то и себя соколом чувствуешь.

— Ходить только с песнями, — приказал Авраамов.

В учебных классах появилось оборудование и морские приборы — тоже Авраамов. Повсюду чистота и порядок — Авраамов.

Строительство закончено. Теперь с утра и до вечера усиленные занятия. Времени до выпуска мало, а программы глазом не окинешь. Скажем, в группе рулевых такие дисциплины: морская практика, сигнальное дело, устройство корабля, навигация и штурманское дело, карты и лоции, рули и поворотливость корабля, метеорология, вождение шлюпки, мореходные приборы и электронавигационные инструменты, минно-торпедное оружие. И все это надо знать.

— Без знаний нечего в море делать, — хитро щуря свои острые глаза, повторяет Авраамов, — разве только рыб кормить…

В класс входит старшина — знаменитый сигнальщик с подводной лодки. Под мышкой у него два туго свернутых флажка, в руках набор сигнальных флажков, сшитых из особой материи, которая загадочно называется «флагдух».

— Сегодня я вам расскажу о символике цветов, — торжественно начинает урок старшина. — Белый цвет означает благородство и высокую воинскую честь. Запомнили?.. — умолкает он, любуясь девственной белизной флага. — Красный — мужество и братство по крови… Черный — мудрость и осторожность. Синий — безупречность и верность долгу. Синие полосы на ваших тельняшках тоже отсюда… Желтый — могущество и знатность рода. Мужества русским морякам не занимать, да и знатности тоже. Мы советские… Вот почему в основе нашего Советского Военно-Морского Флота белизна, синева и красный цвет — воинская честь и благородство, верность долгу, мужество и братство.

В классе такая тишина, что Геннадий Таращук, кажется, слышит стук собственного сердца.

— А сейчас, — продолжает старшина, — на нашем флоте появился новый флаг — гвардейский. На нем вьется черно-оранжевая лента. В огне и дыму сражений корабли и экипажи добывают великую честь этого флага. Оранжевый и черный — огонь и дым… Каждый, кто входит на корабль, обязан приветствовать святыню — флаг, — заканчивает старшина.

…Первое, и оно же последнее письмо от отца на Соловки. Он писал, что война — страшная штука, многие его товарищи погибли. В конце письма словно прощался:

«Дорогой сынок, ты теперь должен знать, что на войне случается всякое. Знай, я очень рад, что ты сейчас учишься. Скоро попадешь на флот…»

Прошло чуть больше месяца, и Геннадия вызвали в политотдел. Сердце оборвалось. «Это с отцом… С отцом что-то». Ноги как деревянные, никак не заставишь порог переступить. Лицо комиссара плывет.

— Ты военный человек… и совсем взрослый. Мужайся, юнга Таращук. Отец твой погиб смертью храбрых и верных долгу. Он убит в боях за город Ржев…

И померк день. Голос комиссара оборвался… Геннадий один. Один на всем белом свете, оборвана последняя родная нить…

— Ты должен отомстить за смерть отца, — откуда-то издалека пробивается к нему голос комиссара. — Должен. Но не будь безрассудным, без толку не рискуй…

— Клянусь… — прошептал юнга и пошел шатаясь.

Я убит подо Ржевом,

В безымянном болоте,

В пятой роте, на левом,

При жестоком налете.

Я не слышал разрыва,

Я не видел той вспышки, —

Точно в пропасть с обрыва —

И ни дна ни покрышки.

…Жизнь завернула так круто, что опомнился, когда увидел чайку-вестницу с черным ожерельем на шее. Она сидела на башне маяка и, приподнимаясь на своих крепких ногах, оглашенно кричала:

— Весна! Весна!

Да, действительно весна. Вот уже и медлительные