Книга Сними обувь твою - Этель Лилиан Войнич

Она сунула томик Петрония к другим: «Путешествия Гулливера», «Раntаgruеl», «II Dесаmеrоnе»[3], Ювенал. Все они были взяты из одного и того же книжного шкафа ее отца, — того, который он всегда держал запертым. На мгновение сардоническая усмешка искривила красивую линию ее губ. Той Беатрисе, которую знал ее отец, подумала она, и в голову не пришло бы брать книги, которые он не считал для нее полезными. Но с этой сентиментальной дурочкой давно покончено.

* * *

После сцены в конторе мистера Уинтропа Карстейрс и его жена в течение первых трех месяцев своего брака то осыпали друг друга упреками, то нежно ворковали.

Карстейрс на время спасся от долговой тюрьмы, однако ценой не менее тяжелого лишения свободы. Он был обречен на жизнь вдали от Лондона и игорных домов, в скучном деревенском доме, где все его общество составляли ревнивая жена, которая годилась ему в матери, и две сверхблаговоспитанные падчерицы.

Даже здесь кредиторы не оставляли его в покое, и редкости из быстро уменьшавшейся коллекции распродавались только для того, чтобы как-то удовлетворить их требования.

В начале марта он с большим трудом вырвал у жены разрешение заложить ее кольцо с сапфиром. Камень был прекрасный; он собирался продать его, сказать жене, что заложил кольцо за половину полученных денег, а разницу прикарманить и с помощью этой, по его расчетам, значительной суммы хоть немного отвести душу подальше от Кейтерема. Он подыщет благовидный предлог, чтобы остаться в Лондоне на пару ночей, и с пятьюдесятью гинеями, о которых его жена ничего не будет знать, сможет на свободе еще раз попытать счастья за карточным столом. А затем выяснилось, что она собирается сопровождать его к ростовщику и на других условиях отказывается расстаться с кольцом.

Почти целую неделю он откладывал эту поездку, ссылаясь то на одно, то на другое. Наконец он согласился, что им следует принять приглашение лондонских друзей, устраивавших карточный вечер, переночевать в городе и утром заложить кольцо. Как только письмо с их согласием было отослано, он начал жаловаться на зубную боль. Когда наступил назначенный день, он настоял, чтобы она ехала без него.

В этот вечер Беатриса в своей комнате в самом конце коридора долго сидела над неоконченной работой отца. Еще и года не прошло с тех пор, как его долгая болезнь окончилась роковым припадком; но ей казалось, что он в своем собственном доме забыт так прочно, словно умер столетие назад. Было уже далеко за полночь, когда, наплакавшись, она наконец уснула.

Она проснулась от мучительного удушья: муж ее матери одной рукой сжимал ей горло, а другой пытался засунуть ей в рот кляп.

Ему давно уже надоели податливые женщины, а за последнее время более чем надоела стареющая и ненасытная жена. Сопротивляющаяся девственница могла приятно пощекотать его до тошноты пресыщенные чувства.

Сопротивляющаяся — да; но к тому же насмерть перепуганная и беспомощная, а не отбивающаяся, как дикая кошка. Девушка защищалась так яростно, что он растерялся. Его уверенность в успехе была столь велика, что даже о кляпе он подумал только в последнюю минуту, испугавшись, как бы острый слух Эльси, которая спала через три комнаты от спальни сестры, не уловил случайно какого-нибудь крика. Все должно было пройти гладко: неожиданно разбуженная, она испугается, а он слегка придушит ее и вывернет ей руку приемом, которому научился еще в школе. Очень действенный прием — к нему редко приходилось прибегать дважды, и среди его младших товарищей не было ни одного, который не смирился бы после двух раз. Девчонка сдастся на первой минуте, а потом страх и стыд превратят ее в его покорную рабыню.

Собственно говоря, его соблазняла сама победа, а не эта бледная немочь.

А главное, она была желанна ему как сладкая тайная месть ненавистной женщине, которая связала его по рукам и ногам. Ее родная дочь!

Правда, Эльси была красивей сестры, но слишком похожа на мать и поэтому совсем его не привлекала. Кроме того, слишком рискованно связываться с такой глупой девчонкой. Того и гляди устроит истерику и все выболтает. Безопаснее будет заняться синим чулком: она поймет, что следует держать язык за зубами.

И заодно будет приятно отплатить маленькой ханже за то, что ее передергивает, стоит ему оказаться в трех шагах от нее. Он ей покажет, как напускать на себя чистоту и невинность, черт побери! А когда он ее обломает, она будет ему очень полезна. Позже, когда она будет ходить но струйке, ему, пожалуй, удастся заставить ее выманить у своего братца разрешение заложить дом. А уж тогда — ищи ветра в поле.

Она долго отбивалась и наконец глубоко вонзила ноготь в его правый глаз. Он взвыл и выскочил из комнаты, а она, с трудом освободившись от кляпа, успела только запереть дверь, прежде чем все кругом провалилось и черноту.

Когда на следующий день миссис Карстейрс вернулась домой, у дверей ее встретили сообщением: «С хозяином случилась беда, сударыня; доктор только что ушел. А у мисс Беатрисы разболелось горло, и она слегла». Ее муж стонал и ругался; лицо его было исцарапано, а правый глаз закрывала наложенная доктором повязка. Истории о том, как бешеная кошка прыгнула на него в конюшне, она не поверила, но заподозрила только, что какой-нибудь разгневанный фермер — отец или брат — наконец отделал его по заслугам.

Доктор, хотя профессиональная этика не позволяла ему высказать это вслух, настолько явно разделял ее недоверие, что негодование миссис Карстейрс перешло все границы. До ушей Беатрисы донеслись обрывки злобной перебранки на лестнице.

— И ты хочешь, чтобы я поверила этой чепухе? — кричал визгливый голос.

— Я думала, что у тебя хватит ума, чтобы…

— Сколько раз мне повторять, Дора, что эта кошка вцепилась мне в глаза, прежде чем я успел…

Беатриса сунула голову под подушку и больше ничего не слышала.

Через двадцать минут раздраженная миссис Карстейрс вошла в комнату со спущенными гардинами, чтобы нетерпеливо и рассеянно осведомиться о здоровье дочери, которую всегда недолюбливала.

Почему она не попросила доктора осмотреть ее горло, пока он был здесь?

Теперь он уже ушел.

Беатриса, которая лежала, натянув одеяло до подбородка и закрыв мокрым носовым платком большой синяк на лбу, сдавленным шепотом ответила, что доктор ей не нужен, что она скоро поправится.

— Ты что, простудилась? Грудь у тебя болит? Только горло? Может быть, дать тебе молока? Или приложить горячий кирпич к ногам?

— Ничего не надо; только покой. У меня болит голова.

— Ну, так не ворочайся и постарайся заснуть. Я распоряжусь, чтобы тебе потом принесли чай и гренки.

Царапина на глазу опасно воспалилась, и почти три недели миссис Карстейрс было некогда думать о чем-либо, кроме собственных неприятностей.

Непрерывные стоны и брань мужа доводили ее до истерики, а неуклюжая ложь, которую она слышала в ответ на свои расспросы, разжигала ее ревнивую ярость.