Книга Дотянуться до престола - Алекс Кейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шереметев слушал и кивал, пряча под усами довольную улыбку. Выходит, не зря они на Воротынского думали, замазался боярин по самые уши.
«Ну ниче, мы тебя на чистую воду выведем».
– Так что? – тревожно спросила Мария, и Федор Иванович вздрогнул.
– А?
– Так аль нет? Нашел ты дитятю, батюшка?
– Ну да, ну да, как не найти. Тут он, живет у меня в палатах.
– Покажи мне его, умоляю! – воскликнула Воротынская и, соскользнув с лавки, упала перед Шереметевым на колени.
Федор Иванович в растерянности вскочил и принялся ее поднимать.
– Полно, полно, Марья Петровна, встань. Ну что ты, право? Вестимо, покажу. Хошь, так прям теперича и пойдем.
Обезумевшая от тревоги женщина смогла только кивнуть. Поддерживая ее под локоть, Шереметев повернулся к выходу. Но едва они сделали пару шагов, как дверь в крестовую палату распахнулась, и ввалился высокий тучный мужчина лет пятидесяти, в длинной шубе из золотой камки, обшитой драгоценными камнями. Обычно спокойный и степенный, сейчас боярин Воротынский был решителен и порывист, длинная борода торчала лопатой, глаза смотрели прямо и тревожно.
– Федор Иванович! – Он коротко склонил голову. – Уж не осердись, батюшка, проведал я, что моя боярыня к тебе поехала, вот и приказал сюда править без оплошки.
Шереметев, который во времена Семибоярщины немало попортил Воротынскому жизнь, заискивающе улыбнулся.
– Батюшка Иван Михайлович, милостивец, полно, куда ж тут серчать. Марья Петровна сказывала, мол, сынок у вас пропал, эко горе. А у меня как раз мальчонка пришлый живет. Аккурат теперича собираемся пойти глянуть – авось признает его боярыня.
Федор Иванович осторожно подтолкнул Марию к мужу. Тот подхватил ее под локоть и укоризненно сказал:
– Что ж ты, Марьюшка, ко мне сначала не приехала? Вместе-то сподручнее.
Женщина подняла на него виноватые глаза и тут же опустила их снова.
– Ступайте вперед, – распорядился Шереметев, – через сени направо.
Минутой позже все трое без стука вошли в комнату, где Пьер сидел на лавке, водя пальцем по строкам толстого фолианта. Нужно было научиться понимать старинные буквы, узнать побольше местных слов, чем он втихомолку и занимался. Чей-либо визит был сейчас ох как некстати, и он поднял на гостей недовольный взгляд. Но на книгу в его руках никто не обратил внимания, все были заняты более важными мыслями.
Едва войдя, Мария заметила Пьера и беспомощно оглянулась на Шереметева.
– Это он? Он?
– Он самый, матушка. Признаешь?
Глаза ее закатились, она издала тихий стон и стала оседать. И упала бы, не поддержи ее Воротынский.
– О господи, – испугался Шереметев, – напасть-то какая. Агафья, Варвара, воды скорее!
Вбежали, засуетились слуги, брызгая в лицо боярыни. Она слабо охнула, открыла глаза, взглянула на Пьера и тихо заплакала:
– Алешенька… Он же должон тута быть… Где мой Алешенька?
– Здесь! – раздался властный голос, и все дружно обернулись.
В дверях стоял Дмитрий Пожарский, державший малыша, за его спиной маячил князь Трубецкой.
– Алешенька! Сынок! – воскликнула женщина, протягивая к нему руки.
– Э, нет, матушка, – отстранился Пожарский. – Спервоначалу обскажи, как всамдель было.
Мария испуганно перевела взгляд с него на мужа, закусила губу и разрыдалась.
– О чем ты, князь? – сурово нахмурился Иван Михайлович. – Аль винишь в чем Воротынских? Так сказывай то в глаза мне, а не боярыне!
– Погодь, Иван Михалыч, не серчай. Позволь Марье Петровне ответствовать, и сам все сведаешь.
Маленький Алеша вдруг протянул ручонки:
– Маменька!
Этого Мария вынести не смогла. Закрыв голову руками, она снова упала на колени и завыла:
– Ой, да вы казните, да не до смерти. То братец, Иван, сговорил меня малышей поменять, сказывал, наш Алешенька царем станет. Уж я как супротив умышления такого была, да он обещался скрасть сына, коли добром не соглашусь.
Бородатое лицо Воротынского пошло багровыми пятнами.
– Он как лучше хотел, – всхлипнула Мария. – Чтоб на Руси державствовал человек честный да праведный, такой, как Иван Михалыч.
– Себе он лучше хотел! – в бешенстве крикнул Воротынский. – А ты в том ему попускала! Дура, ай, дура! Вот уж истинно сказывают, куды бес не пролезет, туды бабу пошлет! Но ужо задам я этому ярыжке, будет помнить, как чинить нам досады!
А Пьер сидел истуканом, слушая признания боярыни, мысли его лихорадочно метались:
«Дьявол разбери этих фантазеров из корпорации! Это ж надо такое удумать! А я-то, я-то хорош! Расслабился, решил, что самый умный и всех вокруг пальца обведу, дурак!»
Воротынский повелительно махнул рукой:
– Отдай, князь, Алешку боярыне, пущай едут с миром. А я стану через нее ответствовать, с бабы-то что за спрос.
Прижав сына к груди, Мария бросилась в сени.
«Два претендента долой!» – с ликованием подумал Шереметев, а вслух, притворно вздохнув, сказал:
– Эва, какие дела-то. Ведь и тебя, Иван Михалыч, и боярина Куракина Буйносов-то враз опорочил.
Воротынский промолчал, лишь желваки заходили на заросших бородой скулах.
– Надобно и нам уходить, а то вон, глядите, мальца мово вусмерть испужали. Ступай, Иван Михалыч, в крестовую палату, в спокойствии все обсудим.
Но Воротынский упрямо повел бычьей шеей.
– Нечем мне перед вами и Русью оправдаться, опозорил меня шурин. Одно скажу: о затее грешной я не ведал, но коли стал невольно ее причиною, то на державу ныне претендовать отказываюсь и на том крест целую. Будет ваша воля – сберегите все нонешнее в тайне, век не забуду. Эх, что ж за доля такая, второй раз Алешка мой поперек русской судьбинушки встает. Мало мне смерти князя Михаила[5], так теперь еще и это!
Склонив голову, он твердым шагом вышел, сопровождаемый земными поклонами челядинцев.
Молчать Пьеру надоело. Ох, как много он мог бы сказать, но физиология малыша не позволяла. К своеобразной старинной речи он уже привык и теперь решил разрабатывать горло и связки, чтобы как можно быстрее начать говорить складно и уверенно.
Каждый день, убедившись, что деревянная дверь плотно закрыта, Пьер тренировался. То ходил из угла в угол, произнося русские слова, то, водя тоненьким пальчиком по строчкам, читал вслух церковные книги, взятые в шкафчике. Поначалу это давалось непросто, но потихоньку он приспособился, и дело пошло быстрее. Голосок у Пьера был тоненький, высокий, как у девчонки, и всякий раз, открывая рот, он не переставал этому удивляться.
