Книга Узурпаторы и самозванцы "степных империй". История тюрко-монгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - Роман Почекаев

В конце 1340-х гг. Чагатайский улус распался на две части, в каждой из которых (Мавераннахр и Могулистан), впрочем, у власти продолжали находиться Чагатаиды. Однако в силу политических причин между ними пролегла такая пропасть, что, когда Ильяс-Ходжа, правитель Могулистана, правнук чагатайского хана Дувы, в начале 1360-х гг. попытался стать ханом и в Мавераннах-ре, местная знать оказала ему упорное сопротивление как чужаку и в конце концов вытеснила из страны, возведя на престол другого Чагатаида, также правнука Дувы[130].

Именно в этот период в Чагатайском улусе имели место несколько примеров самозванства, столь редких в истории Чингизидов.

Самозванцы в борьбе за трон Чагатайского улуса

В Индии, при дворе делийского султана Мухаммада Тоглука на рубеже 1330-1340-х гг. появился человек, выдававший себя за чагатайского хана Тармаширина, свержение которого в 1334 г. положило начало длительной междоусобице в Чагатайском улусе. Хан был в том же году убит своим племянником Янги, однако это по понятным причинам не стало достоянием гласности и дало возможность самозванцу утверждать, что он, Тармаширин, якобы спасся. Причем, согласно рассказу Ибн Баттуты, его признали сначала лекарь, некогда лечивший настоящего хана, а затем родные сын и дочь Тармаширина. Однако подданные индийского монарха внушили ему, что если к человеку, выдавшему себя за хана, начнут стягиваться подданные из Чагатайского улуса, то они могут представлять опасность и для самого султана. В результате Мухаммад Тоглук велел самозванцу покинуть его двор. После долгих странствий тот оказался в Фарсе у местного правителя Абу Исхака Инд-жу, который и дал ему убежище[131].

Необычностью самозванства лже-Тармаширина было то, что за все время, что он выступал в роли бывшего хана, он не предпринял ни одной попытки вернуть трон Чагатайского улуса. Он довольствовался выказываемым ему почтением и получаемыми дарами. Со своей стороны, его покровители также не подталкивали его к решительным действиям по «возвращению» трона, довольствуясь тем, что при их дворе есть претендент на трон, чье присутствие в известной мере гарантирует мирные отношения с Чагатайским улусом. Для Делийского султаната, который в свое время подвергался нападениям самого Тармаширина (настоящего!)[132], это было весьма актуально. Что же касается Абу Исхака, правителя Фарса (о претензиях которого на власть речь пойдет ниже), то он с охотой приютил лже-Тармаширина, чтобы иметь определенные гарантии безопасности в случае, если какой-либо потомок «Золотого рода» решит обвинить его в узурпации: ведь мнимый хан в любой момент мог быть провозглашен верховным правителем в его государстве, тем самым лишив врагов правителя Фарса повода упрекнуть его в узурпации! Кроме того, принимая претендента на чингизидский трон, Абу Исхак Инджу демонстрировал собственную приверженность к чингизидским традициям, столь актуальным в Центральной Азии еще и столетия спустя[133].

Другой самозванец, собственно, вряд ли может быть охарактеризован так с полной уверенностью — скорее, речь идет о претенденте на трон с сомнительным происхождением.

В 1347 г. в Могулистане (восточной части Чагатайского улуса, фактически отделившейся от западной, Мавераннахра, в результате смуты, начавшейся в середине 1330-х гг.) могущественный эмир Пуладчи-дуглат решил провозгласить собственного хана, в качестве какового возвел на трон 17-летнего Тоглук-Тимура. Юноша считался сыном одного из могульских эмиров по имени Шировул. Однако, по утверждению Пуладчи, супруга эмира ранее была наложницей чагатайского царевича Эмиль-Ходжи бен Дувы-хана, после смерти которого, будучи уже беременной от него, вышла замуж за Шировула[134]. Однако по другой, более романтической, версии, отцом будущего хана был не царевич Эмиль-Ходжа, а его брат — Эсен-Буга-хан, причем его наложница, мать Тоглук-Тимура, вышла замуж не после его смерти, а была отдана своему будущему мужу насильно супругой Эсен-Буги, позавидовавшей тому, что наложница беременна от хана, тогда как она, законная жена, остается бездетной[135].

Думается, противоречивые сведения могут отражать сомнение в чингизидском происхождении основателя Могулистана. Однако поскольку могущественный эмир Пуладчи официально объявил Тоглук-Тимура потомком Чингис-хана, никто не осмелился ему противоречить, а некоторое время спустя озвученная эмиром версия превратилась в факт, который «весь народ знал»[136]. И впоследствии это позволило Тоглук-Тимуру претендовать на трон не только Могулистана, но и Мавераннахра: в течение ряда лет он старался объединить весь Чагатайский улус под своей властью. Да и в отношении прав на трон его потомков, управлявших Могулистаном до конца XVII в., ни разу не высказывалось сомнений. Правда, сам Тоглук-Тимур, по-видимому, все же считал свое положение несколько ненадежным — именно по этой причине он решил опереться на поддержку влиятельного мусульманского духовенства и уже в первые годы своего правления стал принимать активные меры по распространению (можно даже сказать, насаждению) ислама в Могулистане[137], тем самым обеспечив духовенству столь высокий авторитет, что именно представители мусульманского святительского рода, как мы увидим ниже, в конце концов отобрали могульский трон у потомков Тоглук-Тимура!

Возвышение Тимуридов

Пример самого Амира Тимура и в особенности его наследников в борьбе за чингизидское наследие в Центральной Азии представляется весьма интересным и сложным, поскольку сочетает в себе сразу несколько факторов легитимации власти. Впрочем, главным среди них все же считалось именно родство с чингизидской династией и преемство от нее — причем не только в кровно-родственном, но и в политико-правовом смысле.

Сам Амир Тимур, как известно, не претендовал на верховную власть, довольствуясь статусом гургана и «скромным» титулом амир ал-умара, т. е. фактически первого министра и временщика при возводимых им на трон марионеточных ханах из дома Чингизидов, тем самым не давая повода упрекнуть себя в нелегитимном правлении[138]. Тем не менее он всячески старался укрепить связи своего семейства с потомством Чингис-хана, поскольку и сам брал в жены чингизидских царевен, и женил на них своих многочисленных сыновей и внуков. В результате впоследствии многие из них либо добавляли к своим именам почетное прозвище «гурган», т. е. зять ханского рода, либо даже прямо ссылались на родство с Чингизидами — пусть и по женской линии.