Книга Фридрих Барбаросса - Юлия Андреева

Пррр, спокойно, Ветерок, мы еще навоюемся. Теперь смотреть да примечать. Так? А кто теперь у нас будет командовать? Вижу!!! Тощий в блио на голом теле. Мой!

Сошлись, точно на ристалище, мечи звякнули, и тут же кони отнесли нас друг от друга. Развернемся, и… еще, еще. Сильный, шельмец, жилистый, хоть и тощий, словно с детства вдосталь ни разу не поел. Спешиться бы да и один на один. Как же, дадут они честно сразиться. Да и коня бы поберечь, Ветерок ни в чем не виноват. Ага, приближается, нет, это не честно, пока я на главаря пялился, какой-то урод сбоку подскочил, если бы не Виттельсбах, пожалуй, и отправил бы меня не на коронацию, а прямо в рай. Вот дрянь. Не хотите по-честному, будет вам нечестно. На коне неудобно, одной рукой поводья придерживаю, другой мечом орудую. Оба! Да у тебя уже не меч в руках, а самая настоящая палица!

— Отто, стреляй!

Вот и славно, он нечестно — и я нечестно. Квиты, стало быть. Лихо напичкали его стрелами мои ребята. И что мне с того, что не я главаря завалил, пусть Виттельсбаху вся слава достанется, о нем будут миннезингеры песни распевать, я же лучше в сторонке постою, послушаю. Нет, на много лучше быть живым недотепой, нежели мертвым героем. А то, образина с палицей, брр. Поначалу казалось, ерунда дело, справлюсь, выкорчую супостата с Божьей помощью из седла, и там уже… Теперь понимаю, не по попу приход выбрал. Такой бы наперво голову снес, а после печалиться начал, что богатого пленника резоннее было бы в плен взять. Так что все к лучшему. О, спасенный сам к нам идет. Вот его одежу точно латать придется и постирать не помешает. Как он в таком виде да в собор? Бедолага.

Ну, теперь и мне свое слово сказать незазорно, дабы не забыли, кто тут главный.

— За меткий выстрел, за воинскую доблесть назначаю Оттона Виттельсбаха, мм… моим личным знаменосцем.

Ребята грянули не ожидавшему награды Отто троекратное «ура», а потом еще «слава герцогу», но да я уже не на них, на нашего спасенного глядел, он же шустряк уже тут как тут. Улыбка от уха до уха. Голая улыбка над густой бородой. Необычно.

— Мое имя Эберхард II фон Отелинген, епископ Бамберга, с кем имею честь? — чуть ли не вприпрыжку подскочил спасенный. Сразу ко мне, не к Манфреду, первым пришедшему на выручку, не к Виттельсбаху, что главаря завалил. Лицо приятное, круглое, молодое, нос курносый в веснушках, зато борода окладистая, богатая, черна с рыжими подпалами, словно не своя. У молодых людей обычно таких густых бород не бывает, оттого, кажется, будто приклеена. Впрочем, это только на первый взгляд показалось, будто бы молод Эберхард, скорее уж моложав.

— Фридрих фон Гогенштауфен, — скромно представился я.

— Младший, стало быть? Я твоего отца недавно видел на королевском пиру, когда мое епископство отмечали. Вы ведь тоже на коронацию едете? Может, дальше вместе? А то я, вишь ты, нонче совсем без свиты остался, неприлично. То есть, — Эберхард покраснел до корней волос, — разумеется, это я к твоей свите примкну, прошмыгну, стало быть, незаметно, а потом в соборе на свое место и встану.

Я невольно рассмеялся. Уж больно забавен оказался новый епископ Бамберга.

— Ничего, если без церемоний? — епископ смотрел на меня голубыми ясными глазами снизу вверх.

— Церемоний нам в Аахене хватит, вина?

— Не откажусь. — Эберхард даже облизнулся от удовольствия. Замечательный дядька! Почему я подумал «дядька» — он же молодой, или только кажется таким? Странно, такое чувство, что я его где-то видел. Глаза его — голубые, огромные!!!

Я достал притороченный к седлу бурдюк, и епископ с удовольствием сделал до-о-олгий глоток.

— Сейчас мой слуга вытащит из кареты все, что там есть ценного, а я уж как-нибудь верхом, растряс себя все, что мог растрясти в этой карете. Придумали тоже — если епископ, так изволь в душной трескучей колымаге разъезжать, одно счастье — герб на двери.

— Что за дичь, кто это запретил епископам в седлах ездить? — чуть не подавился вином я.

— Надули, стало быть. Вот нехристи, а я, дурак, и поверил. А все почему? Потому что всего год как приехал из италийских земель, батюшка мой послал меня учиться в Болонью, дабы законы Империи знал. А потом Господу послужить пришлось…

— Так ты, стало быть, ученый?

— Получается, что так.

Мы сразу же подружились, что неудивительно между герцогом и епископом, когда они чуть ли не одного возраста. Эберхард, пожалуй, все же чуть постарше будет. Нет, определенно старше. Не суть.

— Батюшка говорил, ты уж прости, Фридрих, коль обидно звучит, ты меня сразу же останавливай, чтобы не трепал лишнего. А то привык, понимаешь ли, в Италии все, что на сердце, выбалтывать. Ладно?

— Угу.

— Так вот, отец говорит, что скоро в Германии все будет не так, как теперь. У нас ведь как считают, если сын, скажем графа, то от рождения графством заправлять способен. На деле народ именно такую картину видит. Его назначили, а он словно все премудрости разом постиг и рассудить способен, и что сажать велит, и кого вешать, ведает. В общем, Божье чудо вроде сошествия святого духа, ну, когда все вдруг начали говорить на разных языках.

Я кивнул.

— Так вот, графский сын оттого дело знает, что с малолетства отец его на все заседания таскал, с собой на суды возил. Вот он постепенно и умнел, добавь учителей разных, прочее… в Италии же или возьми хотя бы Византию, с которых нам пример брать должно, там молодые люди, прежде чем заступить на должность, должны учиться в университетах и школах. Медицине учат, знанию законов, философии, понятное дело, карты составлять, тоже знания нужны.

Ты, к примеру, поди, с малолетства скучал на отцовских советах? Но ежели тебя спросят, отчего земля не родит? Что ответишь?

— По воле Господа, — я пожал плечами. Только теперь примечая высокие стены Аахена, ну и быстро же добрались.

— То-то и оно. Градоначальника или кто там главный, безусловно, надо послать Богу молиться, а слугам его тут же знаешь что приказать?

— Нет, — вытаращился я.

— Навоз за скотом собрать, в поганые бочки свалить, водой залить, размешать, и поля обильно этим делом оросить! — Эберхард сиял, точно медный щит! — Вот она мудрость-то ученая!

— Неужто дерьмом?! Да кто же согласится-то? — встрял Манфред.

— Вонища!!! — зажал нос Виттельсбах.

— Еще какая! — подмигнул Эберхард. — Зато и урожай!!! Сам испробуй, я не шучу. Золотом заплатил знакомому, что эти вот премудрости изучал. Ну, не золотом, вру, конечно, но вина проставил изрядно. И главное, я же тебе не сказал главного. Фридрих — друг, я же по приезду средство это вонючее испробовал! И что же… тут же Бог такой урожай дал! Уж матушка сразу в четыре монастыря пожертвование отправила.

— Так наши, чтобы урожай хороший был, попа зовут, чтобы он, стало быть… — почесал в затылке Отто, — водой святой, а ты дерьмом?! Тоже мне епископ! Да скажи я дома такое, меня же анафеме придадут.